• ВКонтакте
  • Одноклассники
  • YouTube
  • Telegram


Новости


Подписаться на новости


15.10.2014

ИНТЕРВЬЮ: ГЕРМАН ЮКАВСКИЙ

Герман Юкавский

Герман Юкавский:

МЫ ОБЯЗАНЫ БЫТЬ ВЛЮБЛЕННЫМИ В СВОИ РОЛИ…

Герман Юкавский, ведущий солист Камерного театра имени Б. А. Покровского, обладающий роскошным басом, мастер перевоплощения, вот уже двадцать лет выходит на сцену и радует зрителей убедительными образами разных персонажей – от Лепорелло в «Дон Жуане» до Хлудова в знаковом «Беге». Двадцатилетие творческой деятельности в этом театре и стало поводом для нашей встречи.

Встречались мы с Германом два раза, первый разговор вышел сумбурный, интервью не задалось. На второй встрече Герман сразу же сказал: «Ну, Вы мне и вопросы задали. Заставили задуматься над жизнью, над смыслом… Кто ты такой, Юкавский? До сих пор хожу и думаю!». Вот и выясняли вместе ответы на эти трудные вопросы: говорили о жизни, театре, роли и месте театра в жизни актёра, о Покровском, которого уже нет с нами, а дух его незримо витает в театре.

-Герман, давайте заглянем в прошлое… 20 лет назад Вы впервые переступили порог театра, и было это ещё на Соколе. Как прошла первая встреча с Покровским? Какое он на Вас произвёл тогда впечатление?

-Ну какое впечатление может произвести оперный режиссёр с мировым именем на 24-летнего парня, без царя в голове, который тогда грезил мюзиклами, типа «Человек из Ла Манчи», «Целуй меня, Кэт!», «Вестсайдская история»? В октябре 1994 года я пришёл устраиваться на работу, меня пригласили в кабинет, а там сидели Лев Моисеевич Оссовский, тогдашний директор, и Борис Александрович. Покровский что-то спрашивал, говорил, пугал маленькой зарплатой и тяжёлой работой, предупредил, что все солисты в хоре работают, собственно, и все. Меня сразу назначили на две сольные партии, и на пяток хоровых. Сказать, что я стеснялся, робел, что я был счастлив от встречи с Великим Мастером, не могу… Если только чуть-чуть. Были совершенно другие планы. Этот театр казался для меня тогда только ступенькой к завоеванию мира. В ГИТИсе посоветовали – попробуй, пока заканчиваешь институт, с оркестром попоёшь, поработаешь с Покровским, он великий оперный режиссёр, а там видно будет…Однако как-то так получилось, что эта «ступенька» затянулась.

Герман Юкавский

-Почему Вы остались здесь и уже 20 лет работаете?

-Потому что мне стало интересно! Творчески интересно. Я втянулся. Это так отличалось от моих представлений об оперном театре. Здесь был драйв, для того времени невиданный. Прекрасная сплочённая команда артистов. Доброжелательность, творческая заинтересованность в молодых коллегах. Меня здесь и учили, и хвалили, и ругали. И, потом, гастроли! Полмира объездили. В самых знаменитых театрах пели. Успех. Овации.

-Если охватить этот период, это же кусок жизни огромный…

-Огромный кусок, да. Это даже вся жизнь. Я себя почти и не помню вне этого театра. Я все время в этом театре, в его перипетиях, в его спектаклях, в ролях. Роли мне снятся, я в них живу. Намеренно их называю «ролями», а не «партиями», потому что это специфика театра.

-Этим и выделяется театр Покровского среди других музыкальных театров.

-Ну, не знаю… Я не стал бы так категорически утверждать. Все зависит от конкретных певцов, от режиссёров. От конкретного спектакля. Но театр Покровского всегда был «самобытным» явлением. Драматические актёры нам говорят – «ничего близкого у вас с драматическим театром нет», на оперетту мы не тянем, на мюзикл – тоже, оперные нас на дух не признают – «нет такого театра». Какую нишу мы занимаем – никто не знает, причём не знает на протяжении уже долгого времени. Что это за театр? К какому жанру его отнести? Я не отвечу. Разрываемся, как та обезьяна в анекдоте: умные налево, красивые направо.

-Тем не менее, его создал великий Покровский, который для всех оперных режиссёров является Гуру и Мастером.

-Да, на словах многие, наверное, преданы его делу. Все мы «ученики и продолжатели его традиций»…Но, бывает, делаем ровно наоборот.

-Виктор Вольский как-то сказал, что при появлении Бориса Александровича «Все ставали «на котурны», потому что понимали, что в обыденном состоянии, в нормальном, невозможно с ним работать. Надо чуть-чуть подтянуться выше».

- Конечно, когда приходил Покровский, уверен, все артисты внутренне собирались, готовились. Покровский был для нас, если не Бог, то точно небожитель. Я слушал его, открыв рот, а впечатление было – «какой могучий старик!». Мы, как по щелчку, приходили в творческое состояние. Были готовы слушать и действовать. И впечатление такое, что люди думают: «Мы здесь, с вами, Борис Александрович! Сейчас мы все сделаем! Да! И возможное, и невозможное!» Несмотря на то, что были очень тяжёлые времена, и материально в том числе, когда этот театр чудом не закрылся. Спасали только «вера в идею», творчество и… заграничные поездки. Да, «котурны» – это хорошее выражение, точно отражает суть происходившего. Но Вольский – художник. Мне так красиво не сказать. А сейчас, к сожалению, Покровский становится табличкой…Рекламным баннером…

-Сколько спектаклей, поставленных Борисом Александровичем, осталось в репертуаре театра?

- Боюсь, почти не осталось. Только «Нос», и то потому, что постановке исполняется 40 лет. Очень хорошие спектакли сняты. Это отдельная боль, это ведь целый кусок жизни. Жаль… Спектакли и роли – они же как дети.

Герман Юкавский "Сорочинская ярмарка"

-Ваш любимый спектакль за эти 20 лет?

-У меня немного любимых спектаклей. «Сорочинская ярмарка», «Дворянское гнездо», «Виндзорские проказницы», «Медведь». Из идущих сейчас – «Бег». Жаль, что тогда он не получил «Золотую маску», потому что из всего представленного, «Бег» – безапелляционно достойный спектакль. Про Россию, про русскую трагедию, прекрасного российского композитора, к тому же – Булгаков. И на какую злободневную тему! Ещё «Дон Жуана» люблю, в «Четырех самодурах» нравится роль Лунардо – тут играть ничего не надо, просто себя играешь – да, вот я такой зануда, злыдень и тиран.

-Вернёмся в настоящее. Вы создаёте экспрессивные, драматические, но при этом музыкальные образы, идеальный синтез голоса и актёрской игры. Как Вы этого добиваетесь?

- Добиваюсь в результате кропотливой и долгой работы. Хотя, что-то даётся легко, что-то не очень. Я верю в то, что делаю. Главное для меня донести смысл, текст и переживания моего персонажа. Сделать это, по возможности органично и любыми доступными мне средствами. Голос – лишь вспомогательный инструмент. Голос – он или есть, или его нет. Почему в моем случае это смотрится и слушается убедительнее? Потому, что я сам убеждён. Потому что я хочу и могу убедить. И отдаюсь этому полностью, без остатка. Конечно, хорошо бы создать некий синтез, золотую середину. Но не всегда это удаётся. Я принял условия игры этого театра. Может быть я ошибаюсь, но здесь вокал в чистом виде – пожалуй, последняя составляющая.

-А другие составляющие?

- Выразительность композиции, актёрская органика, движение, танцы. Сначала убедительность мизансцен. Потом уже вокальная.

-Говорят, Покровский на репетициях отрабатывал до мелочей каждый шаг, каждый вздох, каждое движение?

-Да. Вот он успевал уделять внимание всему. И общему плану, и мелочам. Его репетиции были очень интересны, иногда рождались совсем неожиданные решения. До сих пор вспоминаю репетиции «Носа», «Дон Жуана», «Виндзорских», и, конечно, «Цезаря и Клеопатры». Помню, как репетировали сцены Птолемея. Как мы работали, как мы искали, как он захотел этого персонажа выделить. Гендель – это совершенно определённый способ существования, вокал, жесты, все очень сладко, очень высоко… Эстетика барочной музыки. И вдруг он мне говорит – а ты будешь сумасшедшим. Ты будешь вразрез всему этому, и это будет конфликт твой не только за власть, с Клеопатрой. Это будет конфликт и вызов всему миру. И, в том числе, в реальном времени на сцене. И мы пробовали, оттачивали каждый жест, каждую музыкальную фразу и каждую безумную ужимку моего персонажа. Вместе фантазировали и получали, как мне казалось, огромное удовольствие от творчества. Это было очень интересно. Борис Александрович как никто другой умел индивидуально работать с певцом, и он, несмотря на все свои требования, прежде всего был оперный режиссёр. Он владел музыкальным материалом спектакля, читал партитуры, разбирался в лейтмотивах, в голосах, в тесситуре. Никто не помнит, к сожалению, этих репетиций. Сейчас все по-другому. Театр меняется.

- Театр Покровского был и остается режиссерским. Каково в нем сегодня место актера?

- Театр может быть режиссёрским, актёрским, авторским, коллективным… все равно. Ведь это не отменяет тех задач, которые перед нами стоят. Я должен не просто находиться на сцене и издавать какие-то звуки, пусть красивые, пусть кантиленнейшие, пусть самые наисладчайшие… Я должен играть, оправдывать, действовать. Да, профессиональный певец вкладывает какие-то эмоции, чувства и мысли в голос, но я убеждён, что, если человек пустой и думает только о звуковедении, дыхании, верхней ноте, его неинтересно слушать. Может быть, приятно, но не интересно.

Мне повезло. Я застал таких мастеров, как Матвей Ошеровский и Борис Покровский. Я работал над ролями с прекрасным актером и вокалистом Владимиром Маториным. К сожалению, сейчас мы все предоставлены сами себе, режиссёры больше заботятся о внешней стороне спектакля, о построении каких-то картинок, композиций. Иногда получается эффектно, и это, как говорят, «стреляет», но мало кто, к сожалению, занимается внутренней линией роли, отношениями персонажей между собой… Сейчас все это как бы само собой разумеющееся. В лучшем случае поставят несколько простейших, ничем не оправданных задач и мизансцен. Если человек пришёл служить в театр, то уже априори он должен уметь все это делать. Но этого же нет! Приходят артисты с прекрасными голосами, с отличными данными, талантливые молодые ребята, но с ними никто не работает. Как мой учитель и друг Матвей Абрамович Ошеровский говорил: «Кто кому тётя?». Так вот, непонятно, «кто кому тётя?!». Есть идеально выстроенная картинка, музыка потрясающая, свет, мизансцены, есть танец, есть энергетика, а к этому бы ещё добавить взаимоотношения героев... Какие-то более тонкие вещи.

Увы, вокалист, у которого актёрская, сценическая подготовка на уровне этюдов первого курса, просто выйдет, красиво споёт, поднимет ногу, опустит руку – и возникает конфликт. Конфликт пения и смысла, актёрских задач и жеста. На слова плюют, потому что слово мешает петь, поют вокализы, и вокализом это все и остаётся. А драматургия, образ, действие и смысл переходят на второстепенный план. Текст непонятен, соответственно уходит органика, убедительность на сцене. Но здесь, как говорится, замкнутый круг получается. Ведь если певец уделяет внимание внутренней составляющей образа, драматической игре, активному выразительному жесту и движениям, внятному произношению текста, - то происходит это всегда за счёт голосовых потерь, и потерь серьёзных.

-Но ведь есть, наверное, компромисс?

- От режиссёра зависит очень много. Если он понимает, что работает в оперном театре. Выстраивает действие, исходя не только из своего «оригинального» видения, но и из музыкальной драматургии, заложенной композитором. Если он любит и знает музыку. Любит и ценит певца. Понимает возможности его голоса, логику вокального мышления. Взаимодействует с дирижёром спектакля. Увы, это утопия…Как правило, театр – это производство. Конвейер. Актер – марионетка, робот. Сломался – на свалку. Артисты себя ломают, и совершенно справедливо говорят, что «театр режиссёрский – это убийство для голоса». Не одно поколение певцов, в принципе, неплохих, сломало на этом себя как вокалиста. А кто не стал ломать, те ушли. И сейчас уходят. И будут уходить. Но… не будем о грустном.

-Вы прекрасно исполняете романсы, и скоро будете выступать в программе «О странностях любви» в ММДМ.

-Да. Пою. Приглашаю 12 октября.

 -Бытует мнение, что романсы – это несерьёзный жанр, который «недостоин» настоящего вокалиста. А чем Вас привлекли романсы? Это же вторая часть вашей жизни?

-Да, часть жизни, несомненно... Понимаете, романсы требуют другого отношения к жизни, другого отношения к себе, к своему голосу. Это просто другой жанр. Объективно он не может быть серьёзным, или несерьёзным. Это такая редкость, когда человек может замечательно петь и оперу, и романс – я говорю сейчас не о классическом романсе, не о камерной музыке, как её себе представляют (романсы Чайковского, Рахманинова, Римского-Корсакова, Шумана, Шуберта, Грига), а о так называемом «городском романсе». Можно быть блестящим оперным певцом и быть абсолютно неприспособленным к исполнению такой «фитюльки», как старинный русский городской романс.

-Почему?

-А это загадка жанра. Раньше, когда я ещё не увлекался романсами, сколько я слушал мастеров сцены, исполняющих в концерте «Ямщик, не гони лошадей!» или «Не уходи, побудь со мною». Жуть?! Банальщина?! Да. Но потом, когда сам стал работать в этом жанре, понял: непросто, ох как непросто. Попробуй эту банальщину наполнить настоящими, живыми чувствами, чтобы у публики не возникло никакого ощущения лжи и этой банальности. Ты находишься один на один с публикой. Интонационная, эмоциональная, душевная фальшь здесь не пройдут. Так ещё и петь надо! Красиво, тихо, проникновенно…Это сложнейшая задача. Вроде бы музыкально вообще делать нечего. Но у большей половины замечательных оперных вокалистов это не получается. Им это не под силу. Что мы привыкли делать? Маска, опора, воздух. И мы пробиваем. Романс – это совершено другое. Прекрасный, интимный, искренний, и потому сложнейший, жанр. 

-Что бы Вы хотели в себе изменить, если честно?

-С годами я научился принимать себя таким, какой я есть. Поверьте, это не легко. Да, возможно, за театром я многое упустил. Но не потому, что не хотел. Мне реально было некогда. И это не вопрос инертности, или какой-то лени. Да, на протяжении 20 лет я увлечён этим театром, увлечён «под завязку» и живу им, но все равно, иногда, оглядываясь назад, спинным мозгом чувствую, что мог бы ещё что-то параллельно сделать. И сейчас, наверное, поменял бы некую направленность. Направленность своей беззаветной любви и служения этому театру. Это не значит, что я хочу изменить любимому театру и подло бросить его в нелегкое время. Нет. Просто хочется чего-то большего. Хочется перемен. Ведь менять что-то никогда не поздно. Я открыт новым проектам, новым идеям. И готов перенести свою неисчерпаемую энергию на что-то другое, может быть, более интересное, может быть, более прибыльное. Жизнь полна прекрасными событиями и приятными вещами.

-Чего Вы ждёте от нового сезона?

-Интересных ролей. Интересной драматургии. Красивой, качественной музыки. И, главное, своей увлечённости в создании новых образов. Я понимаю, что это наша работа – из любой ерунды делать «конфетку». И мы обязаны заинтересовывать себя этим, любить себя в этом, любить своих героев, любить зрителя. Это неотъемлемая часть профессии. В любом спектакле, какой бы он ни был, на любое бездарное либретто, с чудовищной музыкой и сомнительной режиссурой – мы обязаны проживать жизни своих персонажей, быть влюблёнными в свои роли.

Чего я жду от нового сезона, от следующего сезона, от… сколько там мне ещё будет дано сезонов в этом театре, или любом другом? Чего я жду вообще от театра? Я жду новых ощущений, нового допинга, эмоций, слияния с музыкой, с партнёрами и зрителем. Чтобы прожить ещё несколько жизней, судеб, пронзительных ситуаций, чтобы те роли, которые мне придётся спеть и сыграть, были бы интересны в работе и воплощении, чтобы они принесли радость и удовлетворение. Ведь собрать воедино все составляющие – вот настоящая работа. Вот счастье. Это то, чем мы занимаемся в театре. И я благодарен судьбе, и этому театру, что он свёл меня с таким Мастером, как Борис Александрович Покровский, с моими коллегами и партнёрами по сцене. За ту творческую атмосферу, за уважение, любовь, за свободу самовыражения.

Ирина ШЫМЧАК

Фотографии из архива Камерного театра им.Б.А.Покровского

 

 

 

15.10.2014



← интервью

Выбери фестиваль на art-center.ru

 

Нажимая "Подписаться", я соглашаюсь с Политикой конфиденциальности

Рассылка новостей