Фотография © Ira Polyarnaya/Opera Apriori

Андрей Жилиховский:

Я никогда не позволю себе быть довольным собой

Андрей Жилиховский ворвался в Большой оперный мир так стремительно и красиво, что дух захватывает от изумления – возможно ли такое в наши дни! Не случайно музыкальные критики называют этот восхитительный, мощный баритон «главным приобретением Большого» последних лет.

Биография певца проста и прямолинейна: родился в Молдове в 1985 году, закончил музыкальный колледж в Кишиневе (по специальности «хоровое дирижирование»), учился в Санкт-Петербургской консерватории (на кафедре сольного вокала), пел два года в Михайловском театре, перебрался в Москву в Большой – в Молодёжную оперную программу, и уже через год дебютировал в «Богеме» Пуччини…С 2014 года официально перешёл в оперную труппу Большого театра и успешно осваивает репертуар. 29 октября на исторической сцене БТ состоялась премьера «Иоланты» Чайковского с его участием – Андрей пел партию Роберта. Накануне, несмотря на плотнейший график и занятость певца, мы встретились, и Андрей рассказал о своём пути на Большую сцену главного оперного театра нашей страны.

-Мы с Вами познакомились в Казани, на фестивале у Александра Сладковского «Казанская осень». И это был вечер оперетты. Говорят, до этого Вы вообще не пели оперетту, ну, кроме одной арии – Мистера Икса. Как так получилось, что Вы согласились участвовать в этом проекте?

-Я был знаком с опереттой и даже пел в Большом театре «Летучую мышь», между прочим, доктора Фалька, да еще с речитативами! На немецком. Помню, мы сидели на кухне до пяти утра и учили этот текст…

-Это когда было? В Молодёжной программе Большого?

-Да, в Молодёжке, в 2013 году, на второй год. Потом спектакль сняли, и я сразу всё забыл, потому что немецкий я знаю слабо и пою на нём мало. Обычно пою на языках, которые понимаю.

-А какие языки, кстати, Вы знаете настолько, чтобы на них петь?

-Французский, итальянский, русский, румынский и английский.

-Ещё и румынский?

-Вообще-то румынский – мой родной. Я же из Молдавии, а там государственный язык – румынский. Молдавского языка, собственно, и нет, есть исковерканный румынский.

-Помогает ли Вам знание румынского языка?

-Конечно! Особенно в итальянской музыке, потому что они похожи. Акценты похожи, нюансы, интонации, мелодика речи.

-Ваш любимый герой на сцене? Кого мечтаете спеть?

-Сложно сказать, кто мой любимый герой, потому что их много.

-Ну хорошо, а кого Вам удобнее, легче петь?

-Мне по душе темпераментные роли. То, что получается легко, становится неинтересным.

-То есть хочется преодоления?

-Да! Не боюсь учиться. И рисковать, преодолевать свои неумения. Я ещё молодой. Чем больше времени проходит, тем яснее осознаёшь, что очень многого не знаешь. Это надо понять и быть честным с собой. На первом курсе консерватории мне казалось – море по колено, я всё знаю, всё умею, и так, как я пою, никто не сможет и не сумеет. Проходит время, и понимаешь, что ты вообще ничего не знаешь. Бездонная музыка, как глубокий океан, и ты, как капля, чем глубже падаешь, тем лучше понимаешь, что это – нереально огромное количество красивой музыки, бесконечно прекрасный мир, в котором ты тонешь… Но это со временем приходит. И я хочу, чтобы до конца так было – я никогда не позволю себе быть довольным собой. Быть довольным тем, что у меня есть. Я, конечно, не говорю, что я недоволен, или я не рад, или я несчастлив. Но – не быть в первую очередь самодовольным. Надо развиваться, работать, и делать это с удовольствием.

-В будущем какие проекты планируются с Вашим участием?

-Сейчас у нас премьера «Иоланты», потом «Онегин», весной будет «Дон Паскуале», но я в первом блоке не участвую, потому что буду в это время в Париже, с «Иолантой». Потом вернёмся обратно в Москву и даём «Онегина» - шесть спектаклей. А потом уже в летнем блоке «Дона Паскуале» я буду петь. Это с премьерами. А так – поём то, что пели. Но много.

-Возвращаясь к оперетте, в Казани во время саундчека я услышала чудесное трио – финальную сцену из первого акта «Летучей мыши», с Полиной Пастирчак и Сергеем Скороходовым. Но из-за ограничения по времени этот дивный терцет был исключен из программы. Так хотелось бы это услышать на сцене! Будет у нас такая возможность?

-Надеюсь! Елена (Елена Харакидзян, продюсер проекта – прим.авт.) обещала, что будет. На самом деле это была смешная ситуация, потому что я на этот терцет потратил весь свой отпуск. Я его не знал и учил слова, музыку. Сначала отмазывался, как мог, но Лена стояла надо мной: давай, Андрюша, надо, надо, надо! Еле выучил... И на тебе – его сняли из-за нехватки времени. Но ничего, пригодится. Это очень красивый терцет, и у нас он хорошо получался.

-У Вас вообще всё там прекрасно получалось. Несмотря на холод и ветер на набережной, вы грели публику своими эмоциями.

-Да, было безумно интересно. И ещё работа с Александром Сладковским запомнилась хорошо. Редко попадаются дирижеры, которые понимают тебя, понимают вокал, понимают оркестр в комплексе. Наверно, это и есть дирижёры. Те, которых можно назвать настоящими, а не просто показывающие вступление или элементарные вещи. Маэстро Сладковский – именно такой, поэтому этот проект стал для меня очень важным и интересным. И ещё коллеги потрясающие: и Серёжа Скороходов, и Полина Пастирчак, и оркестр… Мы так хорошо подружились! Это было в удовольствие, никакого напряжения, мы даже не заметили, как всё пролетело…Несмотря на то, что было очень холодно, и после первой арии я понял, что голос у меня уже хрипит, но ничего, сейчас вспоминаю это с улыбкой. Редко бывает, чтобы так проходило – ощущения после концерта потрясающие! Ещё хочу добавить про Лену Харакидзян, как она весь проект выстроила: содержание, очередность, смысл. Насколько интересно и красиво она подобрала программу концерта – это же она сама всё придумала. Она большой профессионал, великолепно знает свое дело, отбирает нас, певцов – уж не знаю, по каким критериям, но все подходят друг другу идеально. И она сама в этом процессе нервничает, переживает, танцует, плачет, смеётся с нами, знаете, настолько интересно с ней работать! Она потрясающий человек и специалист. Отдельное ей спасибо.

-Вернёмся из Казани в Москву. Сейчас в Большом театре идёт премьера «Иоланты», в которой Вы заняты. Ваше впечатление от постановки, взгляд изнутри? Как солисты находили взаимопонимание с режиссёром, Сергеем Женовачем, который в первый раз ставил оперу?

-Весь прошлый сезон и сейчас мы ставим уже третью оперу только с драматическими режиссерами…Сначала мы ставили «Свадьбу Фигаро» с Евгением Писаревым, летом - «Кармен» с Алексеем Бородиным, сейчас «Иоланту» с Сергеем Женовачем… Безусловно, безумно интересно работать с режиссёрами драматического театра, потому что у них нет штампов – вокальных, оперных. Они приходят и создают живые ситуации, то есть то, к чему мы не привыкли. Они по-другому на нас смотрят, для них всё впервые. Им это интересно, и нам это интересно. Одновременно мы готовим сейчас «Онегина» и занимаемся с Дмитрием Черняковым, уже четыре дня. А поём 6 и 8 ноября. Дмитрий взял новый состав, четыре человека. Для меня работа с таким режиссером, как Черняков,  - потрясающий опыт: он знает каждое слово и каждую музыкальную фразу, клавир сверху донизу, знает музыку в оркестре, знает каждую тему.

-Драматический режиссер берёт артиста как инструмент для выражения своей собственной идеи. Но, не зная и не понимая музыку, а основа оперы – это музыка, а не действие, не понимая музыкальную мысль, разве можно сделать постановку оперы?

-Недавно мы участвовали с Туганом Сохиевым, нашим главным дирижёром и музыкальным руководителем, и Владимиром Георгиевичем Уриным, в программе «Наблюдатель» на канале «Россия-К», и там прозвучал вопрос, кто главный на сцене, дирижёр или режиссёр. И мы уже раз пятьдесят пытались объяснить. На самом деле – ни один, ни второй. Музыка главная в опере. Композитор главный. Вот то, что всегда остаётся. Вкусы меняются, режиссёр пришёл – ушёл. Иной дирижёр предпочитает сделать так, а не иначе. А музыка гениальных композиторов остаётся. И мы уйдем, и «шедевры» наши поставленные уйдут, а музыка будет жить…

-Так что, подводя итог, можно сказать, что в музыкальном театре более востребован оперный режиссер. Но если, конечно, театр стремится к каким-то экспериментам, почему бы нет…

-Да, я ничего против не имею. Для меня было удовольствием работать со всеми. Абсолютно профессиональные люди, знают своё дело.

-На Ваш взгляд, постановка «Иоланты» всё-таки классическая?

-Она как сказка. Там нет классики, нет современности. Там есть иллюстрация…как картинка, как сон. Костюмы красивые. Мало движений, мало мизансцен. Почти всё время стоим и поём. Иногда полезно просто стоять и петь, а не прыгать вверх ногами и одновременно петь сложнейшие арии.

-Вообще, есть ли границы послушания режиссёрским указаниям? Как думаете, имеет ли право актёр отказаться от беспрекословного выполнения режиссёрских указаний, если это противоречит его жизненным принципам? Вы же верующий…Знаю, что строго относитесь к соблюдению заповедей.

- Я всё время повторяюсь в этом вопросе. Да, я не буду делать всё, что говорит режиссёр. Я остаюсь жить дальше со своей совестью. И лучше я буду «предавать» кого-то, чем предавать себя или свою совесть: мне с ней жить. Так что я предпочитаю адекватные постановки, где есть жизнь, есть ситуация, где есть драматизм, смысл во всём. Где всё оправдано. Там, где всё пошло, и режиссёр хочет только самовыразиться, как личность, то есть осуществить себя через нас, артистов – тогда я пас. В таких постановках я не участвую. Да, я человек верующий. И для меня важны всё-таки принципы, поставленные Богом, а не человеком. Это сложно в нашей профессии. В первую очередь, в отношении к Богу надо быть честным, надо любить Его, уважать и держаться его принципов. А потом – всё остальное. И это работает, в этом для меня и заключается счастье на нашей земле.

Фотография © Ira Polyarnaya/Opera Apriori

-Как Вы стали петь? Вы ведь учились по специальности «хоровое дирижирование», так же, кстати, как и наши выдающиеся певцы Дмитрий Корчак, Василий Ладюк…

-Потому они так хорошо и поют (смеётся).

-Ну да, Василий Ладюк в интервью тоже так сказал, что это образование (хоровое дирижирование) очень сильно ему помогает – и видеть сцену в общем, и воспринимать роль.

-Конечно. Держаться на сцене помогает актёрское мастерство, но хоровое помогает в музыкальном плане: понимать в целом клавир, музыку, фразировку, стилистику, композитора. Мы, хоровики, привыкли в целом смотреть на произведение, на всё, глобально, что ли. Мне важно знать партии своих коллег. Знать их музыку, их переживания. Быть с ними или в конфликте, или любить их, или вести с ними диалог, драматургию какую-то. Но это тогда, когда я знаю точно, о чём они думают, что у них в голове. О чём они поют, особенно если это на иностранном языке. На русском языке проще, тут ведь понимаешь. В том числе, это тоже проблема – мы мало знаем наших партнёров, из-за того, что не понимаем итальянского, или французского языка, и не знаем, о чём поет наш партнёр по сцене. Выучили роль наизусть, и гнём свою линию. И так до конца спектакля.

-Так это же сразу заметно из зрительного зала – либо на сцене ансамбль, работающий в связке, где все понимают и слышат друг друга, и тогда возникает действие, либо каждый вышел, чтобы отработать свою партию.

-Для меня очень важную роль играет в этом плане моё хоровое прошлое. Ты не можешь в хоре существовать сам по себе. Так же и в оркестре. Ну и что, что ты хороший скрипач? Таких хороших ещё двадцать рядом сидят…Поэтому ты должен переживать и играть так, чтобы это было красиво вместе. А если ты будешь один красиво петь или играть, а двадцать остальных – не очень, то и толку никакого. То же самое – в хоре. Там нет эгоизма. У нас, солистов, больше эгоизма. Я, я, я…Я такой крутой. Но это иногда помогает, правда, не эгоизм, а уверенность в себе. Если ты не уверен в себе и выходишь на сцену – это тоже не вариант. Во всём должна быть мера, золотая середина. Не перебарщивать на сцене с чувствами. Но и не быть слишком сдержанным. Быть настоящим. Абсолютно настоящим. Не врать на сцене. Я не умею врать. Есть люди, которые умеют, и умеют хорошо. Иногда даже не понимаешь, он по-настоящему или нет. И есть люди, которые умеют играть так красиво! Это профессия, это ремесло. Но одновременно они проживают на сцене маленькую жизнь каждую минуту. И в этом секрет больших мастеров. Профессионализм и жизнь. А бывает наоборот: смотришь на сцену и видишь вместо людей машины, которые исполняют чьи-то распоряжения – или дирижёров, или режиссёров. Надо как-то умудряться между тем, что требуют дирижёр и режиссёр, ставить себя. Это сложно. Очень мало территории остаётся для нас.

- Кто заметил в Вас этот дар, и кто направил туда, где Вы сейчас оказались?

-Знаете, у нас в воскресенье в церкви пастор говорил так: «Бог никогда не работает с лентяями. Бог делает что-то только через людей, которые работают. И когда ты хочешь делать что-то, Бог всегда поправляет тебя. Но ты должен делать, ты не должен стоять на месте». Так вот, несколько дней назад мы с женой сидели и размышляли, как я пришёл к опере? Как вдруг из деревни, где никто никогда не знал, что есть такая музыка, начать этим жить, любить и развиваться?

-Когда Вы вообще в первый раз услышали оперу?

-В 20 лет, на первом курсе в консерватории, и это был «Евгений Онегин».

-А до этого?

-Вообще не был знаком.

-Но пели же?

-Оперу – нет. Я с детства пел у папы в хоре. Папа дирижировал в церкви, а я ходил в музыкальную школу и на скрипке играл. Мне нравилась музыка, мне нравилось ею заниматься. Меня никто не отправлял в музыкальную школу, я сам просился: «Мам, можно я пойду?». Меня удивляют люди, которые не хотят ничего, или родители, которые заставляют детей насильно, ломают характеры, ломают детей...Я сам хотел, сам рвался. У меня не было денег на транспорт, чтобы доехать до районного центра, почти всегда бесплатно ехал и каждый раз извинялся перед водителями автобусов или машин: «Извините, у меня нету денег, можно?». Так я ходил с пятого по девятый классы, учился на скрипке. Потом год ждал, потому что закончил девятый класс и не поступил в музыкальный колледж, опоздал с документами. Я не знал, куда мне идти ещё, кроме этого колледжа – для меня это была мечта, из деревни попасть в колледж в Кишиневе. Это сейчас смотришь в прошлое и думаешь, что многие в России и в Москве не знают даже, что есть такой…А в Молдове это очень, очень крутой колледж! Для меня это было целое событие – туда попасть. И я пошёл на хоровое дирижирование, лишь бы учиться дальше. Меня даже взяли на бюджетное отделение, стипендию дали. Окончил колледж, поступил в консерваторию на вокал.

-Так просто взял и поступил сразу с первого раза?

-Да, абсолютно. Такой путь у меня: сначала в хоре у папы, потом на скрипке, потом хоровое дирижирование, потом вокал. Мне музыка нравилась. Мне было без разницы – вокал, или инструментальная музыка. С тех пор я слушаю разную музыку. Меня очень трогает инструментальная музыка, симфонии или фрагменты оперы. В последнее время люблю слушать «Интермеццо» из Cavalleria Rusticana («Сельская честь») Масканьи. Маленький такой кусочек, но просто феноменальный. Слушаю его с удовольствием. А в Санкт-Петербургскую консерваторию поступил – сам не знаю, как. Наивно, если можно так выразиться. Из Кишинева, не зная русского языка, да и средств у меня никаких не было…Абсолютно никаких! А я хотел в Петербурге учиться. К тому времени я занимался вокалом один год, уже на четвертом курсе колледжа (меня услышал наш дирижёр и сказал, иди, занимайся вокалом, я не хотел, но, раз он сказал, пошёл). За один год, как губка, всё впитал. Мой учитель до сих пор говорит, что таких, как я, у него не было.

-А учитель – кто?

-Владимир Иванович Викилу. Мой первый учитель по вокалу, в Молдове, четвёртый курс колледжа. Он поставил мне базу. Обожаю его до сих пор, встречаемся с ним, когда я приезжаю туда.

-Ему памятник надо поставить, что заставил Вас заниматься!

-Да…И мы за один год сделали с ним программу. Не смогли взять диплом по академическому пению, зато сделали большой концерт в конце года. Это он меня направил дальше учиться. На мой вопрос, где самая лучшая консерватория, ответил, что в Петербурге сильная вокальная кафедра.  Я решил – значит, туда и подаю. В Петербург. «Как, ты же вообще не знаешь русского языка?» - «Не важно, справлюсь. Я хочу туда». Да, я люблю риск, люблю расти. Люблю ставить слишком высокие цели. Не получается – но даже если хоть половина получилась, это уже больше, чем другие поставили…Так что это плюс. Поступал сложно, долго рассказывать, но было весело.

-Хоть что-то расскажете?

-Не хотели брать, я же иностранец, нужно было платить за обучение. Поэтому я и не закончил консерваторию, на четвёртом курсе красиво попросили уйти. Денег на обучение не было, и меня исключили. А так мне сразу сказали: молодой человек, мы Вас не можем взять, потому что Вы должны платить, как иностранный гражданин. Я объясняю – у меня нет денег. Тогда они сжалились и сказали – ну ладно, иди сдавай, бесполезно с тобой спорить. И я пошёл. Из 500 человек взяли 20, я был первым в списке. Сдал лучше всех...Подхожу под конец, когда мы уже сдали все экзамены – и актерский, и сольфеджио, и гармонию, и спрашиваю, а что со мной-то будет? Не знаем, говорят, останешься, наверно, ты же у нас первый. А я отвечаю – я платить не могу, у меня нет денег. Как-то так и застрял в консерватории. Непонятно на каких условиях, но четыре года отучился. Благодарен им за это. И так хорошо, что четыре года бесплатно учился…Может, когда-нибудь закончу, кто его знает.

-Ну, а дальше что было, после того, как Вас отчислили из консерватории?

-Дальше я купил билет в один конец, на понедельник. В Кишинев. А это было в четверг. И вдруг мне посоветовали – иди в Михайловский, попробуй, может, возьмут. Звоню, представляюсь, а мне говорят: «Хорошо, приходите в понедельник, у нас главный дирижер сейчас улетает». Я отвечаю, что сам улетаю через три дня и больше не вернусь. Они удивились, спросили, куда и почему. Я всё рассказал, и мне сказали прийти и показаться прямо сейчас, пока дирижёр ещё в театре. Я пришёл, показался, меня взяли. И два года я там проработал. За эти два года пел хорошие партии, меня не форсировали, не давали того, что мне не подходит. Я очень благодарен Михайловскому театру, что они меня так сразу взяли после консерватории, я ведь неопытный был, но меня не испортили. Это мой первый театр, и я всегда буду помнить это. А потом я прослушался в Молодёжную оперную программу в Большом театре, мы с женой так решили.

Фотография © Ira Polyarnaya/Opera Apriori

-Жена тоже музыкант?

-Нет, она мама нашего ребёнка (улыбается). И хранительница нашего очага, где я чувствую себя по-настоящему счастливым человеком. У неё есть уникальное качество -  сделать меня счастливым. И у неё это получается замечательно.

-А ребёнку сколько?

-Три годика. Мальчик. Себастьян.

-Имя какое красивое! Таланты вокальные проявляет уже?

-Да, со мной поёт – он очень любит. Когда я иногда в церкви пою, он выходит со мной вперёд, встаёт рядышком. По дому ходит – тоже поёт. Но я не могу пока сказать, буду рад или не рад, если он запоёт. Пусть занимается тем, что ему нравится. Я буду очень внимательно следить, что ему по душе, куда его направить. Не буду заставлять его выбирать это или что-то другое. Меня никто не заставлял – я сам хотел. И я так же постараюсь дать ему возможность хотеть выбирать. Но буду заставлять учиться. Лентяи никому не нужны.

-Вернёмся к Молодёжке. Вы там очутились, и Дмитрий Вдовин за Вас взялся…Вдовин – это же легенда.

-Да, я его очень люблю! Но, возвращаясь к годам обучения в Петербурге, хотел сказать большущее спасибо моему учителю из консерватории, Юрию Михайловичу Марусину. Сколько он со мной мучился…Он замечательный человек и профессионал высочайшего уровня. Спасибо ему за поддержку, за то, что помогал, когда другие хотели выгнать…Очень сложно было со мной. Все годы. Меня ведь каждый год хотели выгонять. За что? За то, что не плачу за обучение. Я на волоске висел: официально меня не имели права держать. Они должны были или не брать вообще, или зачислить на бесплатное обучение. Могли ведь это сделать, существовали же квоты для студентов из стран бывшего СНГ. Так что со мной было сложно, а учитель всегда был на моей стороне. Боролся за то, чтобы у меня что-то получилось в жизни, поэтому я благодарен ему. А потом – Молодёжка, Дмитрий Юрьевич…Ооо! Сколько мы с ним прошли! Два года. Опыт – нереальный. Это было очень сильно. Иногда выше моих сил, потому что два года в программе баритонов, кроме меня, не было. Огромное количество концертов, проектов, занятий, с коучами, со всеми. Одновременно в театре спектакли, репетиции, спевки… А я – один баритон. Сейчас уже попроще. Как Дмитрий Юрьевич меня отпустил в труппу, сразу взял ещё несколько баритонов. Но для меня это было хорошо – очень полезное время.

Дмитрий Юрьевич, без преувеличения, – один из лучших в мире учителей, коучей по вокалу. Это тот человек, который знает по-настоящему, что такое вокал, знает все требования оперного театра XXI века, он знает, что, как нужно делать и куда стремиться. Сам говорит на нескольких языках. Это кроме того, что он великолепный профессионал и гениальный педагог по вокалу. Это рука, которая держит, руководит, ведёт в вокальном плане. Так редко бывает. Я не знаю, что дальше со мной будет – жизнь покажет. Но в чём я абсолютно уверен – где бы я ни находился, всегда буду возвращаться к нему. Поправить вокал, почистить, держать и так далее. Я считаю, что постоянных учителей много не должно быть. Должен быть один, который знает тебя досконально, который руководит, знает твои возможности, каким ты был, как ты вырос, как будешь развиваться. Ведь нужно постоянно развиваться. Сейчас столько хороших голосов, очень много.

-Хороших много, выдающихся – нет. Вернее, они могли бы быть, если бы…

-Если бы. Да, очень много этих «если бы»! Сейчас к вокалу большие, высокие требования. И, выходя на сцену, каждый раз надо доказать себе и другим, что ты ещё в тонусе. Нет такого – ага, вот сегодня я выйду, я звезда, я такой крутой, меня и так полюбят. Вышел один раз, второй, третий, и всё. В четвёртый тебя обогнал кто-то, кто пришел из ниоткуда и так запел на сцене рядом с тобой, что ты остался где-то далеко в тени... Всё, ты ушёл с пьедестала. Надо быть всегда начеку. И работать.

Беседовала Ирина Шымчак

Фотографии: автора,

Ira Polyarnaya/Opera Apriori

из личного архива Андрея Жилиховского,

в роли Cosi fan tutte в БТ  - фото  Дамира Юсупова