• ВКонтакте
  • Одноклассники
  • YouTube
  • Telegram


Новости


Подписаться на новости


08.02.2018

ПАВЕЛ СМЕЛКОВ: «В музыке есть экспонаты Эрмитажа, а есть - Кунсткамеры»

Ярким и впечатляющим заключительным аккордом Музыкального фестиваль Василия Ладюка «Опера Live» стала опера Верди «Аттила», прозвучавшая в Концертном зале им. Чайковского под управлением главного дирижера Приморской сцены Мариинского театра Павла Смелкова.

– Павел, я уверена, что немногие из ваших коллег согласились бы дать интервью за сорок минут до начала концерта. У вас нет ощущения постоянного аврала?

– Не только как дирижер, но и как композитор, я регулярно нахожусь в состоянии аврала. Часто дописываю партитуру в последнюю ночь, а репетиции подчас бывают в последний момент. Но ощущение постоянной нехватки времени совершенно не мешает хорошо работать. Думаю, что это нормальное состояние для музыканта в наше время, за редким исключением.

– Ваш путь оперного дирижера выбирали вы сами? Что это – судьба, везение?

– Сколько себя помню с детства, я всегда хотел быть музыкантом- композитором, как мой отец. Но с раннего детства я практически жил в зрительном зале Мариинского театра, возможно именно этот факт определил мою будущую карьеру.

– Но ведь есть специфика профессии оперного дирижера.

– Безусловно оперное дирижирование отличается от чисто симфонического. Любая опера – это масса неожиданностей, которые могут преподнести певцы. Симфонический оркестр исполняет всю музыку по нотам, а вокалисты должны держать огромное количество текста в голове, и они имеют право на ошибку. Оркестр «ведет», поддерживает певца, но последний находится в центре действия и это надо учитывать. Я часто повторяю, что плох не тот певец, который ошибается, а тот, кто не исправляет ошибку. Случаются ситуации, когда оркестр вынужден «ловить» певца, а иногда достаточно только обратить его внимание на неверное вступление. В этом отношении зарубежные театры работают по-другому. Там ни один оркестр не станет гоняться за вокалистом. Сидит суфлер, который контролирует певцов, а оркестр играет, как договорились (смеется). У нас такого нет, и я считаю это правильным.

– Как вы относитесь к критике? Читаете рецензии? Разбор полетов бывает после каждого выступления?

– Честно говоря, статьи читаю редко. Записи спектаклей слушаю время от времени. Но, скорее всего, это связано с высокой степенью сосредоточенности во время исполнения, я всегда слышу и учитываю все проблемы «здесь и сейчас». У меня в голове существует идеал исполнения, который формируется в результате работы над произведением, совместной работы с концертмейстерами, певцами, и индивидуальной, моей работы, когда я сам изучаю партитуру и т.д. Касательно разбора полетов, он больше всего нужен, на мой взгляд, солистам-вокалистам. Как правило, эта работа осуществляется пианистами-концертмейстерами, которые готовят спектакль. Есть три категории певцов. Первая – те, кто все сам знает и понимает. Вторая категория – это те, кто может исправить какие-то ошибки и недочеты, лучше подготовиться к следующему спектаклю. Им разбор полетов нужен. Ну, и наконец, к третьей категории принадлежат певцы, которым уже ничего не поможет. К сожалению, такие тоже есть. И для них на следующем спектакле снова будет орел или решка, выйдет или не выйдет.

– Скажите, а во Владивостоке есть какие-то дополнительные сложности? Какова нынешняя ситуация на Приморской сцене Мариинского театра?

– Большое значение имеет удаленность от Санкт-Петербурга и Москвы. Мы словно находимся на некой подводной лодке, куда, правда, регулярно заезжают погостить мировые звезды. Этот город очень не многочисленный – всего 600 тысяч жителей. И сегодня, даже если сравнивать все три сцены Мариинского театра в Петербурге и нас во Владивостоке, то соотношение мест в зале к количеству публики значительно выше. Хотя у нас очень интересные соседи – Китай, Южная Корея и Япония, и с каждым новым проектом или фестивалем в зале все больше туристов, о нас узнают, приезжают специально. Но сразу же другая проблема – во Владивостоке почти нет достойных гостиниц.

Приморская сцена – молодой коллектив, в этом скрыта как сложность, так и преимущество. С одной стороны, мы хотим иметь свое лицо, свои традиции, свои постановки, с другой же – Мариинский театр дает коллективу возможность творческого роста, подкрепляя большими солистами, направляя для занятий профессионалов высочайшего уровня, наш репертуар постоянно пополняется замечательными постановками, заслужившими признание на Петербургской сцене. От нас многого ждут. Мы стараемся оправдывать ожидания, но процесс оформления коллектива в единый организм не завершен и это еще некоторое время будет чувствоваться. Еще один важный момент, во Владивостоке нет консерватории, которая выпускала хотя бы полдюжины высококлассных оркестрантов каждый год. Либо мы должны работать с теми, кто есть, либо приглашать людей из других городов, а решиться на переезд в такой отдаленный регион не каждый готов. Уверен, что постепенно, благодаря усилиям труппы и авторитету Валерия Гергиева, нам удастся превратить нашу «подводную лодку» в огромный «лайнер», бороздящий просторы Тихого океана.

– А оно того стоит?

– Конечно, да. Публика к нам ходит, интерес к оперной и симфонической музыке растет от сезона к сезону. Знаете, я всегда очень негодовал на зрителей, которые аплодируют между частями симфоний. Раньше в Петербурге такого никогда не случалось. Сейчас бывает. Во Владивостоке такое происходит практически каждый концерт, но только там я понял, что, пожалуй, это самая ценная часть публики – люди, которые пришли в первый раз. Если они аплодируют между частями, значит, они не уйдут во время паузы. Пусть уж лучше аплодируют!  

- Что является для вас критериями творческого роста труппы Приморской сцены Мариинского театра? Вы сами устанавливаете планку?

– В музыкальном искусстве возможен только один критерий оценки исполнительской деятельности – соответствие звучащего написанному в партитуре композитором. Таким образом, творческий рост может определяться точностью воплощения авторского замысла. Планка Мариинского театра очень высока. Я редко бываю доволен результатом на 100%. Если бы у нас была возможность работать, как в 60-е - 70-е годы, наверное, можно было бы все проработать и учесть. Тогда велась спокойная планомерная деятельность. Существовало несколько больших симфонических и театральных коллективов, куда было невероятно трудно попасть. Половина музыкантов струнной группы каждого оркестра были лауреатами серьезных международных конкурсов. Все работали с исключительной самоотдачей.

– Скажите, а каким вам представляется идеальный оркестр?

– Я думаю, это оркестр, выращенный дирижером в течение нескольких десятков лет. Оркестр с очень жесткой селекцией музыкантов. Опять же, могу вернуться к «золотым годам», когда существовали Берлинская филармония при Караяне, Заслуженный коллектив при Мравинском, замечательный оркестр Светланова. Это кропотливая работа, выстраивание звука, стиля, репертуара. Сегодня так работают разве что некоторые камерные оркестры, барочные коллективы, у которых нет такого количества репертуара и концертов. В больших оркестрах подобная практика сейчас затруднительна.

– Могут ли вернуться эти золотые времена?

– Не знаю надо ли это… Мы живем в другом измерении, мир меняется и мы стараемся отвечать запросам нашего поколения. Все ускоряется, сжимается, объемы увеличиваются и так во всех сферах современной жизни, творческая грань не исключение. Тогда было одно, сегодня другое и это факт, который надо принять.

– Вы провели в Мариинке 18 лет.

– Да, я работаю с 2000-го года.

– Скажите, в отношении тенденций инструментального исполнительства все понятно… Юные, ранние, смелые… А как обстоят дела с оперой? Законы те же?

– Я пришел в дирижирование уже сложившимся во многих отношениях музыкантом. Начиная работать в театре, уже многое знал о репертуаре. Конечно, какие-то изыски попадались на пути. С чем-то приходилось знакомиться впервые. Но в принципе, если человек в достаточной степени обладает музыкальной эрудицией, то в оперном театре ему очень комфортно. Это не такой калейдоскоп программ, как у гастролирующих симфонических дирижеров, но, в то же время, это огромное количество музыкального материала. Молодые-ранние певцы в оперном искусстве, на мой взгляд, хороши только в тех партиях, которые соответствуют их возрасту технически и эмоционально. Вообще, всему должно быть свое время. Наверное, будучи молодым, я менее убедительно дирижировал, например, «Бориса Годунова», чем «Евгения Онегина». До более глубоких, сложных вещей нужно дорасти. С другой стороны, большинство музыки написано молодыми композиторами. Например, музыканты моего поколения уже «пережили» Моцарта, мы старше его по возрасту. Так что, в конечном итоге, все зависит от степени одаренности.

– Правильно ли я поняла, что, еще не работая в оперном театре, можно владеть оперным репертуаром?

– А зачем в таком случае заниматься музыкой, если ее не знать?

– То есть все оперные партитуры уже были выучены?

– В большинстве своем, да. Понятно, что с ранним Верди приходится знакомиться заново, с нуля, но как русский музыкант может с детства не знать «Пиковую даму»?

– Но помимо «Пиковой дамы» есть колоссальное количество других опер. У вас ведь огромный репертуар.

– Около пятидесяти названий.

– Случались ли в последнее время какие-то открытия? Не обязательно новой музыки, возможно, это была оперная классика?

– Наверное, открытием стала для меня опера Верди «Макбет», дирижировать которой я начал, только приехав во Владивосток в качестве главного дирижера Приморской сцены Мариинского театра. До этого у меня было достаточное количество «позднего» Верди – «Фальстаф», «Отелло», «Дон Карлос», «средний» Верди – «Риголетто».  Но тут мне пришлось поработать с оперой, удивительной по своему наполнению. Здесь нет ни одного шлягера. Так же, как, например, в опере «Аттила». В «Макбете» нет ни одной мелодии, которую люди, выйдя со спектакля, могли бы распевать, как Песенку Герцога. При этом эмоциональная наполненность Верди создает совершенно особый эффект. Если сравнивать «Аттилу» и «Макбета», мне кажется, что последний – вещь гораздо более сильная уже благодаря шекспировскому тексту. Пусть даже в переводе на итальянский, эти образы, контрасты и характеры сразу создают такой мощный театр, который, в общем-то, и не нуждается в шлягерах. Когда я взял в руки партитуру «Макбета», я не знал ни одной мелодии из этой оперы, но потом очень полюбил эту музыку.

– Я нашла в ваших интервью пару чудных цитат. Одна цитата касается «Носа» Шостаковича, а вторая – современных оперных композиторов…

– Я достаточно негативно отношусь к авангардной музыке, поскольку считаю, что именно авангард и модернизм отвратили публику от посещения концертных залов, когда на афише стоит незнакомая фамилия. Но эта история началась далеко не в ХХ веке.  Вспомним Бетховена, который писал поздние квартеты, непонятные никому, кроме него самого. Правда, Бетховен писал для узкого круга аристократов. А когда тот же Шостакович пишет хулиганскую оперу «Нос», которую очень трудно исполнять и невозможно слушать…

– Но, простите, вы ведь исполняете эту оперу с огромным успехом. Где нестыковка? На сцене Мариинского театра идет множество современных опер, и  публика с удовольствием их слушает.

– Понимаете, многолетний успех последней постановки оперы «Нос» заключен, на мой взгляд, в постановке Юрия Александрова, который создал нечто чрезвычайно интересное и в то же время соответствующее этой партитуре. Но я все равно убежден, что музыка должна нести, прежде всего, прекрасное. Когда такая задача не ставится, это может быть, публицистика, хулиганство, эпатаж, но не искусство. Знаете, есть два очень интересных петербургских музея, которые стоят на разных берегах Невы. В Эрмитаж мы ходим, чтобы полюбоваться на картины и скульптуры. Другой музей – Кунсткамера. Туда мы ходим посмотреть на двухголовых уродов. Это очень познавательно, но это не искусство. То же в музыке – есть экспонаты Эрмитажа, а есть экспонаты Кунсткамеры, которые мы, как правило, смотрим один раз, помним об их существовании, но не ходим регулярно ими любоваться.

Очень любопытная тема, хотелось бы ее продолжить, но понимаю, что время на исходе. Поэтому последний вопрос. Увидела на вашей страничке в соцсетях фотографию с котиками, которые мило лежат на чемодане. Вы вообще кошатник?

– О, это замечательная история! Был период, когда я переехал жить за город.  И вот как-то в ноябре я вернулся с гастролей, и через три дня после моего приезда ко мне под дверь пришли два маленьких котенка, которых то ли забыли, то ли оставили в поселке. Я их покормил. Несколько дней они прибегали в гости, а когда стукнули морозы, я забрал их к себе жить.

– А как зовут ваших котов?

– Вася и Маруся.

– И как же они чувствуют себя  Году желтой собаки?

– Вы знаете, коты в нашей семье восточными календарями как-то не увлекаются.

Беседовала Татьяна ЦВЕТКОВСКАЯ

Фото из личного архива Павла СМЕЛКОВА

08.02.2018



← интервью

Выбери фестиваль на art-center.ru

 

Нажимая "Подписаться", я соглашаюсь с Политикой конфиденциальности

Рассылка новостей