• ВКонтакте
  • Одноклассники
  • YouTube
  • Telegram


Новости


Подписаться на новости


22.07.2019

Судьбой дарованное счастье

С талантливым кларнетистом Юлианом Милкисом мы встречались несколько раз на фестивалях в самых разных точках планеты; на Мальте, в Армении, в России. Эти встречи всегда несли не только восхищение и наслаждение от Милкиса-музыканта, интерпретатора, фаната новой музыки и популяризатора кларнета, но и даровитого, увлекательного рассказчика, повествователя, с восторгом описывающего свои встречи с людьми, которые давно стали легендой. Но в рассказах Юлика они предстают перед нашим воображением в плоти, выпукло, осязаемо, объемно. И главное, рассказы эти пронизаны  такой любовью и таким неподдельным восхищением, что собеседник мгновенно сам влюбляется в их героев. Юлиан Милкис кроме своих гастролей по фестивалям и концертным залам, выступает с программами, куда включены две киноленты с его непосредственным участием. Первая посвящена кумиру джаза, знаменитому американскому кларнетисту Бенни Гудмену, а вторая – гениальному композитору, подарившему миру океан замечательной музыки, Гие Канчели. С обоими Юлиана Милкиса связали масса историй и необыкновенных встреч, о которых он рассказал в одной из наших бесед.

Юлиан Милкис. Фото Monique Feli из личного архива Ю.Милкиса.

- Два режиссера, Ольга Антимони и Владимир Мирзоев сняли документальный фильм о Бенни Гудмене, о его историческом визите со своим оркестром в Советский Союз в 1962 году, и я принимал самое непосредственное участие в процессе создания киноленты. И Гудмен, и Канчели – люди,  которым я обязан очень многим. На это ушло 2 года жизни. Фильм о Бенни Гудмене называется «Троянский джаз», фильм о Гие Александровиче Канчели, режиссер этой ленты Ольга Антимони из Канады, носил название «Тишина между нот», но сейчас Гия  предложил другое название – «Я не любил кларнет». Почему, вы поймете из моего дальнейшего рассказа. Два больших фильма, более часа каждый. Я придумал эти два больших проекта, когда фильмы становятся органичной частью моего выступления, и знаю, что никто никогда такого не делал. В проекте с фильмом Бенни Гудмена я в первом отделении играю короткий джазовый концерт в 30-35 минут: кларнет, рояль, контрабас и ударные, а во втором отделении показ фильма. С проектом Канчели несколько по-другому: Гия Александрович  предложил сначала показывать фильм, ведь, по его мнению, у него нет такой широкой популярности, как у Гудмена. Его, безусловно, знают в музыкальном сообществе, где для многих он  кумир, но широкая публика его не знает. А после этого я играю версию его сочинения «Миниатюры для кларнета и фортепиано, музыка Театра и Кино», написанную специально для меня. В этих концертах мы выступаем с блестящей пианисткой Полиной Осетинской, тонким и обаятельным музыкантом, играть с которой – сплошное наслаждение.

- Я думаю, что Гия Александрович несколько ошибается,  публика, посещающая концерты, знает и его имя хорошо. Но почему фильм о Бенни Гудмене  носит название «Троянский джаз»?

- Почти никто не знает, что это была действительно американская «музыкальная диверсия», послать в СССР джазового идола, чтобы проникнуть в сознание молодых людей. Это был первый приезд коллектива абсолютного кумира в Советский Союз. Это был третий выбор. Первым американцы предложили Луи Армстронга, затем Дюка Эллингтона. Но они были отвергнуты советской стороной – слишком популярны. А Бенни был вне политики и, казалось, не столь знаменит по сравнению с первыми двумя, его имя не было на слуху у советского руководства. Он, конечно, тоже был невероятно популярен. Продюсер этого фильма разыскал удивительные кадры съемки, подтверждающие замысел Госдепартамента: там есть кадр, когда Бенни Гудмен прямо по прилету из СССР едет сразу в Белый дом и встречается с Кеннеди для беседы с глазу на глаз. Такого никогда не было ни в одной стране, чтобы артист приехал отчитываться президенту или премьер-министру страны. Там вообще очень много интересных документальных кадров, ведь кое-кто из участников того знаменитого турне еще жив, к примеру, контрабасист Билл Кроу, с которым в нашем фильме есть большое интервью. Я  также сделал пространное интервью с Джорджем Авакяном, который был инициатором того турне. Джордж Авакян – это самый выдающийся продюсер в мире джаза. Когда мы к нему вошли в квартиру, я остолбенел, потому что там висели золотые диски и Майлза Девиса, и Эллы Фитцджеральд, и Бенни Гудмена, Стена Гетца – все. Это было последнее интервью в его жизни, он ушел в мае нынешнего года. Первый и, кажется, единственный американец, получивший орден Ленина за вклад в культурные отношения между СССР и США. Именно в этом интервью он рассказывает, как перечислял Екатерине Фурцевой имена джазменов, и как она отвергала одного за другим, пока не пришли к Бенни Гудмену.

Документальный фильм "Троянский джаз" (Трейлер)

- Но для вас Бенни Гудмен не только кумир кларнетистов и легенда джаза, но и человек, с которым вы встречались, с которым общались. Какова ваша роль в этом фильме? Вы интервьюер, вы человек, знавший Бенни Гудмена, или просто связующее звено между фрагментами?

- Вы знаете, как бы все вместе. Во-первых, я привожу мое большое интервью с Джорджем Авакяном,  ему там 98 лет. Во время интервью я увидел на стене диплом, что он мальтийский рыцарь, а у меня он заметил значок мальтийского рыцарства, и он говорит мне: «Как забавно, что один мальтийский рыцарь берет интервью у другого». В фильме играю, в основном, с оркестром Капеллы Санкт-Петербурга и Александром Чернышенко исполняя различные джазовые аранжировки. Я как бы связующее звено в этом фильме, где есть и мои воспоминания, и моё исполнение, и я провожу различные интервью.

- И каким возникает Бенни Гудмен?

- Он был очень, очень сложный, очень тяжелый человек, очень замкнутый, одиночка, у которого было очень мало друзей, перфекционист. Во время съемок я ездил к его дочери, Рейчел, которая живет в Калифорнии. Она мне рассказывала, что он мог после абсолютно триумфального концерта, когда его буквально со сцены выносили на руках, прийти домой, запереться в кабинете, и три недели не выходить и ни с кем не разговаривать. Почему? Он сыграл не те две ноты. Вот он был настолько перфекционистом, до обсессивности.

- И именно таким он возникает из фильма?

- В фильме есть интервью с сыном выдающегося трубача Джимми Максвелла, Дэйвидом Максвеллом, который поехал тогда с отцом на эти гастроли. Дэйвиду было 17 лет, но отец отказывался ехать без него и Гудмен взял его на работу в качестве посыльного. Он и контрабасист Билл Кроу рассказывают, что у них не было никаких осложнений ни с КГБ, ни с советскими представителями концертных организаций. У них были сложные отношения с Бенни Гудменом, потому что он был настолько перфекционистом, что заставлял их репетировать часами, когда не было никакой необходимости – там все были выдающимися музыкантами. А, кроме того, и относился ко всем с явным пренебрежением. Но, несмотря на все эти сложности, на то, что он был малоприятным человеком, когда они выходили на сцену, все забывалось. Потому что это был музыкант такого уровня, что стоило страдать и терпеть все эти иногда и унижения, и обиды ради конечного результата.

На могиле Бенни Гудмена из личного архива Ю.Милкиса.

-Но у вас несколько другое отношение к Бенни Гудмену, ведь вы общались, и не раз, с этим одним из величайших кларнетистов мира, который объединил в своем творчестве с одной стороны джаз, а с другой стороны,  академическую музыку.

- Гудмен не просто играл классическую музыку.  Процентов 80 кларнетового репертуара ХХ века посвящено Бенни Гудмену и написано лично для него. Нередко он заказывал и оплачивал эти сочинения. Это такие культовые произведения, как «Контрасты» Бартока, Концерты Копленда и Малколма Арнольда, Соната Пуленка, в общем, огромный список. И он все это играл совершенно замечательно.

Моя первая встреча с ним произошла при очень необычных обстоятельствах. В 1983 году я выиграл конкурс, который давал мне право на дебют в Карнеги-Холл. И на уроке у моего легендарного педагога, в общем-то, он и был человеком, который меня сделал – это Леон Руссиянов, который   для кларнетистов как Леопольд Ауэр для скрипачей. Он случайно мне сказал, что прошлым вечером был на концерте, где видел Бенни Гудмена. Играла какая-то кларнетистка, игра которой Бенни Гудмену очень не понравилась,  и он вышел в середине концерта с демонстративной гримасой отвращения на лице. Дабы весь зал видел насколько это плохо. Я понятия не имел, что Бенни Гудмен живет в Нью-Йорке, в Манхеттене и выпросил его номер телефона у моего педагога, потому что для своего дебюта выбрал «Контрасты» Бартока, сочинение, написанное по инициативе Гудмена.  Как только Руссиянов не пытался меня разуверить, утверждая, что он «даже к телефону не подойдет, а во-вторых, никогда не будет с тобой разговаривать, и никогда тебя не будет слушать, потому что он терпеть не может кларнетистов, особенно таких молодых и амбициозных». Тем не менее, я позвонил ему, трубку взяла его секретарь, он действительно не подходил к телефону, все меня расспросила и сказала, что передаст мою просьбу о встрече. Я ей рассказал, что приехал из Советского Союза, что я слышал его записи –  и это одна из причин того, что влюбился в кларнет. Понятно, что я немножко преувеличивал. На кларнет меня перевели, потому что я плохо играл на рояле. Но, тем не менее, через 10 минут он мне перезвонил. Во-первых, когда я услышал его голос, с характерной хрипотцой, и когда он назвал свое имя, я помню, как у меня подкосились колени, и я сел на пол. Он довольно мило со мной побеседовал, спрашивал, что я играл на дебюте, я ему сказал. Он сказал: «Вы сумасшедший, потому что играете все самое трудное и самое известное, и, если вы, молодой человек, думаете, что в Нью-Йорке можно кого-нибудь поразить, то сильно заблуждаетесь – в Нью-Йорке никого ничем поразить нельзя». А потом спросил: « А почему вы только «Контрасты» Бартока хотите мне поиграть? Думаете, с Моцартом и Брамсом я вам не буду полезен?» А потом спросил: «А что у вас завтра, что вы делаете?» Звонил я ему в воскресенье, а понедельник был самый загруженный день в моем аспирантском расписании. Но я ответил: «Абсолютно свободный день, у меня ничего нет». Тогда он коротко сказал: «Я жду вас в 10 часов утра».

Я сразу позвонил своему педагогу - Леону Руссиянову. Так как у меня есть репутация человека, который любит пошутить и разыграть собеседника, он в течение нескольких минут говорил, что оценил мою шутку, она очень остроумна. Но, наконец, поверив мне, дал несколько дельных советов, без которых ничего бы в дальнем, может, и не сложилось бы. «Во-первых, ты должен побриться». Я, как все студенты, я всегда ходил полубритый. «Во-вторых, ты не можешь к нему прийти в джинсах и в кроссовках. Ты должен быть в костюме, при галстуке,  и в хороших туфлях. И должен быть ровно в 10. 00. Если ты опоздаешь хоть на одну минуту, урока не будет. Да, кстати, он любит шляпы».

Я побрился, надел свой единственный на тот момент костюм, взял все имеющиеся у меня деньги, которых было долларов 500, надел шляпу и отправился по указанному адресу. Меня встретил швейцар, подошел к двери квартиры и позвонил. Когда Гудмен открыл дверь, я увидел, что он взглянул на часы – было ровно 10 часов. Он одобрительно кивнул, потом посмотрел на меня и сказал: «Очень симпатичная шляпа». Он был очень импозантный человек, довольно крупный, высокого роста. В своей квартире, в 10 утра, он был в костюме-тройке, в черных туфлях и галстуке. Первое, что я увидел, войдя в комнату, - это кларнет на столике и нотный пульт. Было понятно, что он занимался. Ему было тогда 74 года.

Он очень вальяжно расположился в кресле и сказал: «Ну, играйте». Я собрал инструмент – и не мог сыграть ни одной ноты. Тогда он меня спросил: «Скажите, вы волнуетесь?» И я сообразил, каков будет правильный ответ, сказал: «Простите, если бы вы были начинающим молодым кларнетистом, а я был бы вами, вы бы волновались?» Видимо, ответ ему понравился, он улыбнулся и сказал: «Думаю, что волновался бы», - и добавил: «Я пойду, попью кофе, а вы разыгрывайтесь». Он вернулся минут через 15, и мы провели с ним четыре часа. То есть, вначале он просто что-то мне говорил, а потом начал сам играть, и я видел, что он увлекся, и стало понятно, что я ему понравился. Много лет спустя, когда я стал общаться с его партнером, Диком Хайменом, знаменитым американским джазовым пианистом, я спросил, каким образом прямые записи настолько безукоризненны. Он мне сказал: «Ты не представляешь, сколько мы репетировали! По 8-9 часов каждый день одну и ту же маленькую пьеску десятками раз!» И добавил: «Если бы любого из музыкантов разбудили, и он был бы полумертвый, то он бы ее все равно сыграл».

- Эта судьбоносная встреча сделала вам карьеру или карьеру вы бы сделали и без нее, без этого события?

- Вы знаете, это карьеру мне не сделало, но мне это очень помогло. То есть это мне дало больше, чем любые конкурсы выигранные и отличные рецензии во всяких «Нью-Йорк Таймс», «Вашингтон Пост» и других больших газетах. И, чем больше времени проходит от этого события, а прошло уже 36 лет, как мы встретились, тем больше дивидендов я получаю. К примеру, этот фильм, где я имею право рассказывать о Гудмене, я играю много концертов  его памяти, и с его дочерью мы общаемся, с Рейчел. Какие-то вещи она мне рассказывала, а я ей. Например, у нее своя теория, почему он меня так принял, что довольно любопытно. Я не так давно с ней познакомился и съездил к ней в Калифорнию. Думал, что будет формальная беседа – мы провели с ней весь день. Она мне потом написала, что слушала подаренный мной диск, где я играю с Квартетом имени Бородина кларнетовые Квинтеты Брамса и Моцарта: «Я проплакала всю ночь, особенно после Брамса, и думала, что, если папа там где-то на небесах, то он улыбается».

- Почему же по ее теории он вас выделил и принял?

- Она сказала, что он был невероятно одинокий человек. К тому времени он уже был вдовец. И хотя у него была довольно молодая красивая женщина, с которой у него были отношения, у него было очень мало друзей. Она сказала, что какие-то считанные кларнетисты ему играли, но больше одного раза никогда не было. По ее словам, его панически боялись. Не только играть, но боялись просто подойти к нему. Было ощущение, что вы общаетесь с монархом. Когда мы выходили с ним на улицу, он был пожилой человек, через полторы минуты вокруг него была толпа, настолько он был узнаваем в Нью-Йорке. Я тоже, конечно, его побаивался, но у меня с ним сложились с первого раза очень своеобразные отношения. И она сказала, что «если бы он в тебе не увидел…» Она меня спросила: «Почему, ты думаешь, что он к тебе так проникся? Из-за игры?» Я говорю: «Я не думаю, что я тогда играл вот так». Был обычный очень виртуозный технарь, которого интересовало в основном - быстрее всех и самое быстрое стаккато, – обычные юные амбиции. Бенни Гудмен полностью поменял мою игру, а главное, что звук.

 Юлиан Милкис с Гией Канчели из личного архива Ю.Милкиса.

- Перейдем теперь ко второму вашему герою – это Гия Канчели. Здесь несколько проще – мы говорим о человеке, с которым вы дружите по сегодняшний день, с которым общаетесь. Правда, тоже не совсем с общительным человеком, который, хоть и идет на интервью, но всегда ты чувствуешь некую стену между тобой и им.

- Гия Канчели – это ведь уже совершенно иная история, это любовь по-настоящему не просто к человеку, а к его музыке, и любовь композитора к своему исполнителю.  Я услышал его музыку впервые, когда ехал из Нью-Йорка в Бостон на концерт. Это был где-то 1987 год. Я даже остановился, съехав на обочину дороги, потому что я ничего подобного, столь чарующего и ошеломительного, до этого не слышал. Я даже потом заблудился, когда ехал, потому что меня эта музыка потрясла, и я долго находился под ее воздействием. Вернувшись в Нью-Йорк, я пошел в «Тауэр Рекордс», самый большой на тот момент магазин, которого уже нет, и стал о нем спрашивать. Не забывайте, что я уехал из Ленинграда в 1974 году 17-летним юношей. Оказалось, что Канчели был уже очень известным композитором и в Америке тоже. И купил все, что было на тот момент, а было уже немало. Его исполняли и Гидон Кремер, и Мстислав Ростропович, и симфонические оркестры с большими дирижерами. Я буквально влюбился в его музыку и стал следить за всем, что выходило на компакт дисках, и покупать.

Спустя лет 9 мы встретились совершенно случайно на маленьком фестивале в Германии. Нас познакомили, мы мило поговорили, он такой малоразговорчивый,  редко улыбающийся человек, с очаровательной женой Люлей. В конце вечера, когда уже надо было расходиться, я пригласил их обоих на свое выступление. И тогда он мне сказал: «Юлик, вы такой симпатичный молодой человек, но я ненавижу кларнет». Я сказал: «Гия Александрович, ну что, ничего не поделать». Но на концерт он пришел. И после концерта я увидел, что он ко мне идет. Он меня обнял и сказал: «Я теперь многое понял. Если можно, я хотел бы с вами встретиться». Мы встретились, и он показал мне партитуру своего гениального сочинения «Ночные молитвы». Оно было написано для знаменитого Кронос-квартета. Версия получилась неудачная, он сам ее не очень любит. Потом он сделал еще одну версию, для потрясающего норвежского саксофониста Яна Гарбарека, тоже что-то там его как-то не устраивало, хотя Ян очень талантливый музыкант. Когда я открыл партитуру, я с первой ноты понял, что это мое, это моя музыка. И вообще, как бывает любовь с первого взгляда, так с Канчели у меня была с ним любовь с первого звука. Мне предстояли выступления с голландским оркестром на гастролях, дирижировал Виктор Либерман, к сожалению, покойный, выдающийся концертмейстер сначала у Мравинского, потом в Концертгебау. Я должен был играть мной не очень любимый концерт одного из основоположников американской музыки Аарона Копленда,. Я позвонил Либерману и сказал: «Виктор Семенович, я просто вас умоляю, давайте поменяем на «Ночные молитвы» Гии Канчели». Он ответил: «Юлик, но это невозможно, уже все буклеты и афиши напечатаны». Тогда я сказал, что, если руководство оркестра согласится на замену, то я откажусь от гонорара. Он сказал: «Ты с ума сошел?»  Короче говоря, ему удалось поменять программу. Первое исполнение было в голландском городе Гронинген, и на репетиции сидели Гия с женой, с Люлей, и мои родители, которые специально приехали в Европу. Я  никогда не забуду странного ощущения: минут через пять после начала репетиции я увидел, что у Либермана округлились глаза, и я понимаю, что в оркестре, позади меня, происходит что-то экстраординарное. Повернув голову, я увидел, что около трети оркестра плачет, что для оркестрантов явление невероятное, они народ достаточно циничный. Первое исполнение было совершенно  незабываемым, когда в финале была минута гробовой тишины, и потом совершенно удивительная реакция всего зала и оркестра. С тех пор я играл везде, где только возможно, от Москвы и Санкт-Петербурга до Парижа, Нью-Йорка, Торонто, Новосибирска, и Одессы. Реакция всегда ошеломительная. Что же касается меня лично, то музыка Канчели, его «Ночные молитвы», вывели меня, как музыканта, на другой, куда более совершенный уровень. А общение с Гией, надеюсь, сделало меня лучшим человеком.  Мы знакомы уже больше 20 лет, и я не просто преклоняюсь перед ним, а я даже не знаю, как это в слова вместить, он поменял меня, как человека, я надеюсь, что я стал лучше и мягче, и вообще теплее. И, безусловно, он меня поменял, как музыканта и как кларнетиста. Потому что, когда я начал играть его музыку, первое, когда он мне прислал партитуру «Ночных молитв», я помню, что я ему позвонил и сказал: «Гия Александрович», - я тогда его называл по имени, отчеству: «Это невозможно сыграть. Это на кларнете сыграть невозможно». Но я стал заниматься этим своим дыханием, которое не просто циркулярное, а другое немножко,  и стал совершенно по-другому играть и думать по-другому стал.

Гия Канчели: “Я не любил кларнет” (Трейлер)

- То есть он заставил вас поменять даже систему игры?

- Да, безусловно. И я, например, его «Миниатюры для кларнета и фортепиано, музыка театра и кино» сыграл примерно в 20 странах. И очень интересна реакция людей. Притом, страны настолько кардинально противоположные, такие, как Мексика, Германия, Ирландия, Италия, Испания, Россия. Совершенно разные страны. Всегда одинаковая реакция,  разные люди, разные религии – половина зала обязательно плачет. Притом это не какие-то депрессивные слезы, нет, это слезы радости, это слезы добра. Я никого не знаю, кто бы остался к этой музыке равнодушным. Никого. Я понимаю, что могут быть люди, которые эту музыку не понимают.

- Перейдем к самому фильму о Гие Канчели, фильму, который стал органичной частью концертов с Полиной Осетинской. Его премьера состоялась в Одессе, а в будущем мы увидим его и услышим вас обоих и в Москве,  в Санкт-Петербурге, а может, и в других городах

Там я в основном общаюсь только с Гией, там почти его монолог и немного наши разговоры. Он, композитор, о котором сняли не один фильм и сделали немало теле и радиопередач, сказал мне как-то: «Никто со мной не говорил, например, о моих дедушке и бабушке, об отношении к Сталину, о моем детстве. Всегда спрашивают о моей карьере, о музыкантах, для которых я пишу, обычные, стандартные вещи. А тут вдруг совсем по-другому». И он очень увлекся.

Полина Осетинская и Юлиан Милкис. Фото О.Анимони из личного архива Ю.Милкиса.

- Как родился этот подход?

- Я о нем просто столько говорил, что люди, которые снимали про Бенни Гудмена, они сказали: «Мы бы хотели с ним сделать интервью». И они полетели к нему в Антверпен, сделали две передачи, вернулись и сказали: «У нас возникла идея – сделать документальный фильм. Ты бы принял участие?» Я сказал: «С Гией? Я брошу все на свете, и только этим буду заниматься». И Гия увлекся этим. Это в основном его монолог. Я там с ним, и я тоже с ним беседую, общаемся.

- Я задам несколько странный вопрос, и тем не менее. Процесс работы и над одним, и над вторым фильмом - это изменило или как-то отточило ваше отношение к этим людям, вы познали их с другой стороны, что одного, что второго?

- Я бы не сказал. Про Бенни Гудмена я все знал. А про Канчели, чем дальше я его знаю, тем больше я его люблю …

Беседовал Йосси ТАВОР

22.07.2019



← интервью

Выбери фестиваль на art-center.ru

 

Нажимая "Подписаться", я соглашаюсь с Политикой конфиденциальности

Рассылка новостей