Музыкальный театр Карелии привез на 29-й всероссийский театральный фестиваль «Золотая маска» популярную итальянскую оперу.

Оперная афиша нынешней «Золотой маски» достаточно бедна. На фестивале оперных спектаклей всего семь, и лишь четыре можно с полной уверенностью причислить к высокому академическому жанру и назвать операми как таковыми. Две работы из них — «Аида» из «Геликона» и «Мертвый город» из «Новой оперы» — московские, и две — из регионов. Пермского «Онегина» Москва увидела в начале марта, а «Паяцы» из Петрозаводска прибыли в столицу под конец месяца. Их показ прошел на сцене Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко.

«Паяцы» Руджеро Леонкавалло — хит оперного репертуара: афиша редкого театра в мире обходится без этой трагикомической итальянки. Эту оперу ставили за 130 лет ее существования уже столько раз, что, кажется, в ней трудно чем-то удивить публику. Тем более, что композитор пользовался при написании либретто (он сам его автор) реальным случаем из жизни, что привязывает историю к вполне конкретным обстоятельствам. А этого современный режиссерский театр страшно не любит: ведь нынешним творцам абсолютно необходимо в классической опере рассказать собственную историю, увязать ее с современностью, словом, актуализировать. Просто воспроизводить ремарки композитора — скучно: нафталин и никакой свободы для творчества.

Главный режиссер Музтеатра Карелии Анна Осипенко предложила на первый взгляд не слишком новую идею — театр в театре, чем пользуются издавна и в самых разных операх. В «Паяцах» «театр в театре» и так существует — ведь публика наблюдает кровавую историю, случившуюся на сцене и в закулисье. Осипенко усугубляет эту линию: у нее получается «театр в кубе», поскольку гастролирующая труппа Канио приезжает в гости к коллегам — зрителями их шоу  и разворачивающейся трагедии становятся профессиональные артисты принимающей труппы. Кроме того, «на дворе» явно наши дни — телекамеры, большие мониторы, на которых крупные планы контрапунктом оттеняют происходящее на сцене (когда, например, гримируется Канио), или наоборот усиливают остроту драматизма трагифарса.

Основа сценографии Марии Лукки и Александра Мохова — выстроенные амфитеатром станки, образующие круговое пространство а ля цирк-шапито. В остальном сцена почти пуста и по большей части черна, являясь логичным продолжением закулисья: она предстает перед зрителем в оголенной неприглядности, в некоем «рабочем» будничном состоянии — тем самым усиливается эффект погружения в театральную атмосферу рассказываемой истории. Когда разыгрывается ближе к финалу запланированная комедия, с колосников спускают огромную маску — символ всей этой невеселой истории.

Визуальный образ в итоге получается лаконичный, если не сказать суровый. Его брутализм усиливает работа художника по свету Стаса Свистуновича: он не раз ослепляет прожекторами публику, создавая резкую графичность видимого на сцене, а кровавый контекст подчеркивает неоднократно возникающими отблесками красного — на черном фоне они смотрятся особенно ядрено.

Но такой внешний образ спектакля вполне оправдан, поскольку рассказанная Осипенко история — совсем лишена оптимизма, хотя в ней, казалось бы, постоянно смеются и кривляются. Сюжет «Паяцев», как известно, весьма кровав, но режиссер и ее команда вовсе убирают из него элементы мелодрамы, микшируя лирические моменты и выдвигая на первый план грубые нравы, неприязненные отношения, черные мотивы героев.

На этом фоне ярким контрастом расцветает буйная фарсовость. Она заложена самим Леонкавалло — во втором акте труппа Канио разыгрывает стандартную комедию про глупую Коломбину и ее небезосновательно ревнивого супруга Паяца — но Осипенко ее обостряет до предела: ее комедианты настоящие эксцентрики, стеб которых по принципу «чем хуже — тем лучше» оказывается практически на грани фола.

Гастроли в Москве для петрозаводских артистов стали настоящим испытанием: театр редко выезжает за пределы республики, на «Золотой маске» он и вовсе дебютант. И это здорово заметно – очевидно, что коллективу следует преодолевать свою замкнутость и наведываться в столицы чаще: если на «Маску» попасть сложно, то, например, фестиваль «Видеть музыку» всегда рад гостям. Многое на нынешнем показе было против петрозаводчан. Например, кубатура МАМТа: зал второй столичной оперы гораздо больше, сцена шире и глубже, чем родная в столице Карелии, – по этой причине многие интересные детали терялись, не играли так, как играют дома, то, что в Петрозаводске смотрелось изюминкой, на просторах московского театра ускользает от внимания публики. Эксцентрика не бьет так ярко, эффекты (например, повесившийся в прологе Тонио) оказываются не такими уж убойными, а мрачная темнота сцены порядком и достаточно быстро утомляет – ярко контрастный свет не всегда может заменить собой сценографию и разнообразить визуальные впечатления.

Московский зал «съел» и львиную долю музыкальных впечатлений. Хор Александра Зорина звучал жидковато, оркестр Михаила Синькевича вроде бы очень старался и местами играл то завораживающе, то экспрессивно, но и огрехов, увы, хватало. Да и с балансом между сценой и ямой периодически наблюдались явные проблемы. По большому счету из солистов только Павел Назаров (Тонио) полностью справился с коварной акустикой МАМТа: его звучный красивый баритон лился свободно и уверенно, верхние ноты, столь важные в знаменитом Прологе, прозвучали отлично. Остальные показались значительно скромнее – даже номинантка «Маски» Дарья Батова (Недда) большого впечатления не произвела, хотя старалась петь выразительно и без осечек. Приглашенный из Мариинки Антон Халанский «отоварил» все верхние ноты без проблем, но его лирический тенор пока явно не подходит для остро трагедийной роли Канио.

Александр МАТУСЕВИЧ
Фото Виталия Голубева
предоставлены пресс-службой
Золотой маски