• ВКонтакте
  • Одноклассники
  • YouTube
  • Telegram


Новости


Подписаться на новости



Дмитрий Алексеев:
«Наша жизнь не располагает к романтическому мироощущению»

Выдающегося пианиста Дмитрия Алексеева справедливо называют одним из лучших интерпретаторов музыки романтической эпохи. К сожалению, в обширном гастрольном графике музыканта, который давно живет в Лондоне, Россия появляется лишь изредка. Тем ценнее каждое его выступление. 16 ноября в Большом зале консерватории Дмитрий Алексеев предстанет в своем коронном амплуа с программой «Великие романтики». Накануне этого события он рассказал о романтиках и антиромантиках, о классике, джазе, и о том, сложно ли сохранять романтическое мироощущение в современном мире.

Пианист Дмитрий Алексеев

Дмитрий Алексеев

– В первую секунду кажется странным, что в программу «Великие романтики» попал Александр Скрябин, один из самых ярких представителей культуры Серебряного века.

– Для меня Скрябин главным образом романтик. Конечно, в последние десять лет творчества он уходит далеко вперед, но основа и главная составляющая его творчества –романтизм. Даже в поздних произведениях, просто это романтизм иного уровня, преобразованный. Но в концерте я буду играть «24 прелюдии» ор. 11, которые относятся к раннему, самому романтическому периоду творчества композитора. Это продолжение традиций Шопена, но продолжение, которое не исключает яркой, своеобразной личности самого Скрябина.

– Какова внутренняя логика программы?

– Я только что закончил запись скрябинских прелюдий и потому решил включить этот опус в концерт. «Симфонические этюды» меня многие просили сыграть еще раз, и я с огромным удовольствием это делаю. «Полонез-фантазию» я играл очень много, за исключением последних нескольких лет, и сейчас возвращаюсь к этой пьесе с новыми чувствами. Кроме того, «Полонез-фантазия» дает необходимый баланс, она хороша для начала и образует естественную крепкую связь между Шопеном и Скрябиным.

– Вы записали все сонаты Скрябина, в том числе поздние, в которых он довольно радикально отходит от романтизма. Отразилось ли это на вашем восприятии ранних прелюдий?

– Я записал все сонаты, все этюды и только что закончил запись всех прелюдий, которых, ни много ни мало, 90 штук. Если Бог даст, я собираюсь записать все произведения Скрябина для фортепиано. Конечно, знакомство с творчеством композитора в полном объеме всегда дает очень многое: надо знать все сонаты Бетховена, чтобы лучше сыграть одну из них, а исполнение всего Скрябина отражается и на ранних прелюдиях.

– «Симфонические этюды» Шумана, которые прозвучат на концерте, вы тоже записывали. Довольны ли вы той записью и изменилась ли со временем ваша интерпретация?

– Я сделал ее для фирмы EMI довольно давно. Это одна из моих первых записей, и я, честно говоря, давно ее не слышал. Не могу сказать, что мои взгляды на «Симфонические этюды» переменились кардинально, но сейчас я играю по-другому. Мы все меняемся, надеюсь, что в лучшую сторону.

– Некоторые время назад в интервью вы говорили, что ближе всего вам музыка Шопена. Изменилось ли что-то в ваших отношениях с этим композитором?

– Безусловно, хотя я сам не могу точно определить, что. Шопен – один из самых дорогих и близких мне авторов. Несколько недель назад я выступал в Варшаве и в Желязовой Воле, на родине композитора. Там находится дом-музей, который каким-то волшебным образом хранит атмосферу жизни Шопена, и играть там – ни с чем не сравнимое чувство.

Дмитрий Алексеев

– Шопен один из наиболее сложных для исполнения фортепианных композиторов: не только потому, что требует технического совершенства и особого отношения к звуку, но и просто потому, что, играя его, легко впасть в банальность. Вас же справедливо называют одним из лучших интерпретаторов его музыки. Как вы нашли к ней подход?

– Трудно сказать, как нашел, это произошло не в один день. Но вы справедливо заметили, что сочинения Шопена, несмотря на их невероятную популярность – даже далекие от музыки люди знают его мелодии – очень сложно исполнить убедительно. Они, как музыка Моцарта, настолько просты, что играть их невероятно трудно. Кроме того, культура и традиции исполнения романтической музыки, в частности шопеновской, к несчастью, утеряны. Не так уж много пианистов, о которых можно сказать, что они владеют подлинно шопеновским стилем.

– Когда они были утеряны?

– В течение ХХ века.

– Но ХХ век большой. Может быть, эта утрата связан с уходом определенного поколения пианистов?

– Да, были великие имена... Но не так давно я был членом жюри на конкурсе имени Шопена в Варшаве и слышал огромное количество молодых пианистов, которые играли только Шопена. Кто-то лучше, кто-то хуже, но очень редко можно было услышать такое исполнение, о котором можно сказать – да, это действительно музыка Шопена. Даже вполне удачные исполнения были скорее нейтральными и к Шопену имели отношение постольку поскольку. Я думаю, что это связано с какими-то глубинными процессами, происходящими в мире, с развитием технологий, машин, самолетов, компьютеров – все это не способствует сохранению традиции. Но мы должны поддерживать ее и культивировать.

– А не утрачена ли в современном обществе и современном искусстве сама способность романтического мироощущения?

– Это очень интересный вопрос, на который мы сейчас вряд ли сможем найти ясный ответ. У меня сложилось впечатление, что весь строй нашей сегодняшней жизни не располагает к романтическому мироощущению. Хотя я уверен, что оно не потеряно, потому как является естественным свойством человеческой натуры, просто иногда проявляется больше, иногда меньше. С одной стороны, и сегодня есть немало исполнителей, молодых и не очень, о которых можно сказать – да, это музыкант романтического типа. С другой, мне кажется, что их гораздо меньше, чем прежде. Думаю, этот процесс начался давно, еще Генрих Нейгауз в своих статьях и письмах жаловался на то, что романтический стиль уходит из жизни молодых музыкантов – это в середине прошлого века! А теперь ситуация усугубилась.

– Вы преподаете. Как пианист, знаменитый исполнением, прежде всего, романтического репертуара, делаете ли вы на этой музыке какой-то акцент?

– Напротив, есть вещи из моего репертуара, проходить которые я избегаю. Мне не хотелось бы навязывать свое видение другим. В остальном же я прохожу со студентами абсолютно все – от барокко до современности. Мне очень интересно работать над сочинениями Баха, Моцарта, Гайдна.

– Давайте вернемся к вашему московскому концерту и к тому, что для вас романтизм.

– В принципе вся музыка послебетховенского периода, так или иначе, относится к романтизму. Романтическая составляющая настолько вообще важна для музыкального искусства, что она продолжается и в ХХ веке. Множество нитей связывает с ней композиторов ушедшего столетия, без романтической традиции невозможно творчество даже тех, кто считал себя антиромантиками. Просто теперь мы понимаем, что эти связи более глубокие.

– А кто, на ваш взгляд, из авторов ХХ века, наиболее ярко продолжает романтическую линию?

– Практически все в той или иной степени. Я был свидетелем цикла лекций «Романтизм. Истоки и параллели» выдающейся пианистки Марии Вениаминовны Юдиной, которые проходили в Московской консерватории в середине 60-х годов. Поразительно, что она относила к романтизму Баха, Бетховена, а также Шёнберга, Кшенека, Стравинского – совершенно с ног на голову поставленное музыковедение. Разумеется, она имела в виду не прямые аналогии, однако композиторам, о которых шла речь, присущи очень важные внутренние зерна романтизма. Единственное, что никоим образом не принадлежит романтизму – музыкальный авангард. По-моему мнению, он не имеет ничего общего с романтизмом.

– Вы имеете в виду послевоенный авангард?

– В основном – да, поколение второй половины ХХ века, но начался процесс еще до войны. Они резко порвали с основополагающими принципами классической музыки – той, которую мы знали до сих пор. И началось что-то принципиально другое, то, что мы даже не всегда можем воспринимать как музыку. Сейчас это не тема нашего разговора, но мне кажется, что очень многое до появления этих фигур, так или иначе связано с романтизмом.

– Да, целый ряд композиторов, которых мы подсознательно привыкли связывать с XIX веком – те же Пуччини или Сен-Санс – они в общем-то умерли не так давно.

– Конечно.

– Вы выступали с Пьером Булезом. У него другое мироощущение?

– Значение фигуры Булеза невозможно переоценить, это был грандиозный музыкант, один из самых значительных композиторов своего поколения и выдающийся, всемирно известный дирижер. Но на его дирижерский репертуар и интересы влияли его композиторские пристрастия, он не дирижировал романтическую музыку, за исключением немногих сочинений XIX века, он ее принципиально избегал. Композиторов типа Чайковского, Рахманинова и тому подобных, я думаю, он просто не выносил. Я с ним играл Пятый концерт Прокофьева: он сам его выбрал, это ему было интересно.

– В каком году это было?

– В 1990-е.

– А как сегодня складываются Ваши отношения с музыкой ХХ века?

– Я исполняю много разных композиторов, за свою жизнь я переиграл все – от Баха до современного авангарда. Я постоянно играю Прокофьева, Шостаковича, Рахманинова, позднего Скрябина – это уже классические имена. Но я исполнял и Бартока, и Мессиана, и Шнитке, а сейчас активно занимаюсь Стравинским и недавно сделал очередную транскрипцию «Жар-птицы» для двух фортепиано. Меня часто просят играть Гершвина. А вот Булеза играть не доводилось.

– Кстати, по поводу Гершвина. Я много читала о том, что в молодости вы производили большое впечатление как джазовый пианист. А сегодня джаз занимает какое-то место в вашей жизни?

– Как исполнителя – небольшое. Я никогда не был профессиональным джазовым музыкантом и играл скорее для развлечения себя и своих друзей. Но у меня действительно есть интерес к этой музыке; он вылился в транскрипцию оперы Гершвина «Порги и Бесс» для двух фортепиано, которую мы много играли с моим партнером Николаем Демиденко в разных странах, в том числе в Большом зале консерватории.

– Однако вы записали знаменитый альбом спиричуэлс с Барбарой Хендрикс.

– Это было много лет назад. Барбара приехала в Советский Союз на гастроли, но почему-то оказалась без пианиста. Меня попросили выручить и провести с ней ряд концертов в разных городах. Наша программа не имела никакого отношения к джазу, там были Пёрселл, Шуман, Брамс и что-то еще, но совершенно случайно в перерыве репетиции я стал просто так, для развлечения наигрывать какие-то спиричуэлс. Барбара совершенно не ожидала встретить в России человека, который знает эту музыку и умеет ее играть. Мы сыграли спиричуэлс на бис, после чего много раз исполняли их в программах и записали очень успешную пластинку. Это было забавно, но работа с ней доставила большое удовольствие.

 

Беседовала Наталия СУРНИНА

Фото предоставлены организаторами концерта


← события

Выбери фестиваль на art-center.ru

 

Нажимая "Подписаться", я соглашаюсь с Политикой конфиденциальности

Рассылка новостей