Новости |
ВЕРА ГОРНОСТАЕВА: ДЕЛЮСЬ ЛЮБОВЬЮ К МУЗЫКЕ
ВЕРА ГОРНОСТАЕВА:
ДЕЛЮСЬ ЛЮБОВЬЮ К МУЗЫКЕ
В начале октября в Московской консерватории фестивалем «Эстафета Веры» отпраздновали юбилей Веры Васильевны Горностаевой. Фортепианный фестиваль-парад стартовал в день ее рождения, 1 октября, и завершился 11 октября, собрав лучших воспитанников прославленного педагога. В пяти великолепных концертах с музыкальными приношениями выступили пианисты Вадим Холоденко, Лукас Генюшас, Ксения Кнорре, Полина Осетинская, Андрей Гугнин, Андрей Ярошинский, Даниил Саямов, Екатерина Ганелина, Дарья Петрова, Максим Филиппов, а в последнем концерте приняли участие Алексей Гориболь и Хибла Герзмава…
Родиться в день музыки – совпадение или судьба? «Я музыку больше чем люблю. Я в ней живу, она меня питает, всячески. И вот этому мне хочется как-то научить ученика», - говорит сама Вера Васильевна.
Вера Васильевна Горностаева – особое явление в пианизме. Педагог от Бога, воспитавший плеяду знаменитых учеников, изумительная пианистка, талантливый литератор, просветитель…Какую из ее ипостасей не назовешь, каждая вызывает огромное уважение и восхищение. В свои 85 она возглавляет кафедру специального фортепиано в Московской консерватории, лично занимается с учениками и ведет активную творческую жизнь.
В день рождения профессора Горностаевой в Большом зале Московской консерватории – яблоку негде упасть. Море цветов, поздравительные телеграммы от Дмитрия Медведева, Сергея Собянина, озвученные ректором консерватории Александром Сергеевичем Соколовым, поздравление от самого ректора – это все было в официальной, «ритуальной», как ее назвал Александр Сергеевич, части, а в музыкальной Веру Васильевну поздравляли ее любимые ученики.
Ректор консерватории сразу заявил, что полностью согласен с профессором Иохилесом, давшим Вере Васильевне замечательную характеристику, когда она только начинала свою педагогическую деятельность, а было это в 1952 году…«Вы открываете в своих учениках именно то, что им от Бога было предпослано, но при этом направляете их в то русло, в котором то предпосланное расцветает самым пышным цветом, - процитировал Александр Сергеевич. – И этот удивительный талант раскрылся в естественной гармонии с другими проявлениями Вашего таланта. Это и просветительская деятельность, циклы телевизионных передач, которые все помнят - «Открытый рояль», «Беседы у рояля». И то, что Вы представили русскую школу пианизма, которую приняли от Генриха Густавовича Нейгауза, и дальше стали передавать – это еще одна эстафета. И, конечно, Ваши мастер-классы – для нас это была возможность поведать всему миру о том, какое богатство хранит школа российского пианизма».
Сама именинница выступила с краткой, но емкой и трогательной речью, в которой призналась в любви к консерватории и ее ректору, рассказала о почти столетней «горностаевской» династии пианистов, начавшейся в 1916 году (мама Веры - Егине Асланянц, Вера Горностаева, ее дочь Ксения Кнорре, внук Лукас Генюшас). «Я не могу спокойно думать о том, что хожу по тем же коридорам, по которым ходили эти люди – Чайковский, Рахманинов, Танеев, Сафонов, а в 20-м веке еще и Шостакович, и Хачатурян, - заявила Вера Васильевна. – Это дорогое для меня чудо – Московская консерватория. И сегодня я признаюсь в любви к этому храму и счастлива, что этот музыкальный храм согревает меня вашим теплом». А Вера Васильевна щедро раздает свое тепло другим. Обладая удивительным педагогическим даром, она продолжает дело своего гениального учителя, «мастера Генриха», из года в год выпуская ярких, самобытных, блестящих пианистов с неповторимой индивидуальностью, мгновенно становящихся любимцами публики…
Формат статьи не позволяет, увы, передать всю многогранность и глубину личности Веры Васильевны. Пожалуй, лучше всего это ощущается, когда читаешь ее книгу «Два часа после концерта», ведь Вера Васильевна – виртуоз не только фортепианной клавиатуры, но и слова. Ее очерки, статьи, эссе, заметки читаешь с огромным удовольствием, наслаждаясь отточенным, метким, емким стилем. Ну, а живое общение с «легендой» русского пианизма – впечатление на всю жизнь…
Мы встретились с Верой Васильевной 10 октября – дата выбралась спонтанно, а оказалось, в день памяти ее любимого учителя, Генриха Густавовича Нейгауза. Моя первоначальная идея собрать любимых учеников Веры Васильевны на «посиделки» с наставником не совсем удалась, питомцы разлетелись кто куда…смогли участвовать Андрей Ярошинский и Даниил Саямов, но все равно разговор получился настолько необычным, откровенным и ценным, что Андрей Ярошинский под конец нашей беседы, как-то притихнув, заметил: «Я смотрю сейчас, как мы разговариваем – как будто мы смотрим удивительное, какое-то дорогое и важное для меня кино…Смотрю и запоминаю буквально каждое слово, каждое мгновение». А ведь так оно и было. Слушая ее удивительно теплый, размеренный голос, впитывая ее мысли, воспоминания, шутки, на подсознательном уровне понимаешь, что это – бесценно… И мы решили поделиться с вами этими мгновениями, в виде отрывков из нашей беседы.
О Ростроповиче
-Взяли у меня интервью, которое называется «Судьбы скрещенье» – там описаны просто мои встречи: с Шостаковичем, Гилельсом, как познакомились папа и мама, каким было мое детство, что для меня значит Рахманинов, есть маленький рассказ, который называется «Моя Япония». И еще один документ замечательный, который называется «Последнее письмо». Это мое письмо Ростроповичу.
-Почему последнее?
-На последний день рождения его пригласил Путин в Кремль. Он умирал, и он согласился. Я думала об этом с ужасом. И я получила от него на роскошной бумаге приглашение, а я улетала в Японию. Он уже умирал…Как его туда в Кремль волокли, я не знаю, это страшно представить себе. И я, когда писала это последнее письмо, плакала. Я могу Вам прочесть этот документ, но я плакать буду…лучше не надо. Это в память о тех моих отношениях со Славой, которые сыграли в жизни моей огромную роль, и я об этом пишу в письме тоже. И Наташа, его секретарь, мне позвонила, сказала, «Вера Васильевна, я прочла ему письмо, он был очень счастлив, что Вы написали ему»...
У нас всю жизнь были такие отношения, с детства, мама Славы Софья Николаевна дружила с моей мамой. Славка был еще маленький, он был старше меня на два года. Понимаете, в моей жизни были такие люди, очень мне близкие, как Нейгауз, например, огромное явление, да? С Эмилем Гилельсом мы были девять лет практически неразлучны, дочь моя у него училась. У Рихтера я бывала регулярно, Новый год встречала, Рождество. Это все были дома, близкие мне. И все равно никому из них я бы такого не написала. Даже этому моему гению – вот он у меня молодой…Генрих. Ну, Славка - это что-то особенное совсем. Славка был практически мой ровесник. И вся жизнь с детства вместе…В Пензе же я была с ним в эвакуации. И Галю тоже очень любила. Но интеллигенция ее не понимала. Она же из народа, Галка. Слава, конечно, это мир для меня. Андрюша меня понимает. С ним нельзя было общаться, чтобы не обжигало.
Андрей:
-Мне досталось, конечно, намного меньше, чем Вам. Но все равно это благословение для меня.
-Помню, когда Славе было 14 лет, а мне 12, была у нас такая девочка Юля, которая всегда краснела очень, застенчивая была. Он берет маленькую крошечную виолончель, представляется, встает на колени и поет «Я люблю Вас, Юля! Я люблю Вас, Юля…». Весь коридор хохочет, Юля краснеет. Это Славочка. Постоянно какие-то хохмы. И шутки беспрерывные.
Даниил:
-Нам сейчас очень не хватает человека такого масштаба.
-А таких не бывает. Не хватает – это все равно что сказать, что сейчас не хватает Бетховена, Шопена. Слава – алмаз. Это что-то совсем особенное, новый карат. У него самооценка была совсем не соответствующая его подлинной стоимости. Он к себе относился весьма критично.
Андрей:
-Как-то в Рахманиновском зале, еще до встречи с Вами, он поднимал за меня тост…
-Когда это было «до встречи со мной»?
Андрей:
-Я к нему приезжал за год до Вас. Еще будучи в Киеве, просто в Москву, на два-три дня. Он меня услышал в Славянске, потом в Москву я к нему приехал, и потом он уже позвонил Вам. Так вот, он мне сказал так – «Желаю тебе всю жизнь быть начинающим. Вот посмотри на меня – вот я, всегда начинающий…».
-А он мне позвонил и сказал: «Старуха, у меня к тебе просьба. Тут один мальчик…хороший. Возьми его пожалуйста». Сколько тебе лет-то было?
Андрей:
-Лет 14-15.
-Ну, он абсолютно искренне считал меня очень крупным педагогом.
Андрей:
-Не он один, надо сказать.
О педагогике
-Если говорить о преподавании – это надо очень любить. Но любое дело, которым ты занимаешься, надо очень любить, это ведь понятно, да? Иначе не надо им заниматься. Тут, в применении к этой теме, я опять вспомню незабвенного Мстислава Ростроповича. Юра Башмет брал у него в Вене интервью (у Юры была своя камера собственная), и он спросил: «Слава, вот что ты испытываешь, когда выходишь на сцену?» Такой, кажется, банальный вопрос. Нет, это не банальный, а очень интересный вопрос. Попробуйте ответить – что ты испытываешь. Кто-то скажет, волнуюсь, кто-то скажет, я готовлюсь, концентрирую себя… А Славка сказал: «Я больше всего хочу поделиться с публикой своей любовью к тому, что я буду играть. Я должен заразить их своей любовью. Я люблю то, что я буду играть, и я хочу просто подарить публике свою любовь». И я потом, когда вспоминала, думала, а собственно, чем я занимаюсь, когда я преподаю? Абсолютно тем же самым. Я ловлю себя на том, что делюсь любовью к той музыке, которую мне играет ученик. Мне кажется, ему не хватает любви. И это меня настолько преследует!
У меня сейчас Филипп Усов играет Баркаролу Шуберта-Листа. Так я – даже Сереже пожаловалась – совершенно свихнулась. Мне хочется выучить Баркаролу Шуберта-Листа… Я не могу оторваться. Я по слуху ее играю все время. Мне начинает казаться, что лучшей музыки не существует. Это правда, невозможная музыка совершенно. И вот этому мне хочется как-то научить ученика. А если удается, потом мой ассистент говорит мне: «Вера Васильевна, а Вы знаете, Филипп совершенно по-другому стал сейчас играть. Намного лучше». Дочь меня ругает: «Ты тратишь слишком себя. Так нельзя!». Чрезмерная самоотдача, чрезмерная энергетика, которую я трачу на занятия с учениками, она меня, конечно, переутомляет очень.
Даниил:
-Она Вас ругает, а сама работает с не меньшей самоотдачей.
-Она тоже болеет этим, да.
-Но если ты действительно любишь то, что делаешь, по-другому не можешь.
Андрей:
-Как можно вообще в деле, которое вы любите, и которым занимаетесь, определить границы? Скажем, вот я люблю это делать до половины пятого, а потом у меня обед?
-Сколько угодно! Поправят аппликатуру, покажут, где фальшивые ноты, темпы. Это называется профессионализм. А я преподаю непрофессионально. Нет, я профессионал всего, но я преподаю не с упором на профессионализм, это точно. Вот это Даня заметил. Конечно, что-то другое мной руководит.
Андрей:
-Когда я начал ходить к Вам, Вера Васильевна, первый год, мы занимались Шопеном. Было принято решение о подготовке к конкурсу в Варшаве в 2005 году, и мы играли два года подряд, только Шопена. Переиграли разные программы, и уроки были совершенно изумительны тем, что они длились по три часа. В рамках этих трех часов было все – и живопись, и литература, и поэзия. Были потрясающие образы. Вера Васильевна, конечно, играла на рояле. После одного из таких уроков поздно вечером я пришел домой и не мог не то, чтобы спать, я не мог сесть, не мог лечь… Я пошел и гулял вокруг дома всю ночь. Я не мог успокоиться. Даже не могу объяснить, почему. Для меня открылось какое-то совершенно новое пространство, новая жизнь. И такое происходило и происходит постоянно. Педагог с большой буквы – он ведь и должен этим заниматься: открывать людям взгляд, открывать людям сердце, открывать людям душу, совершенно новые, ранее неведомые им пространства, в музыке, в жизни, в творчестве. Это такие громкие слова. Но ведь на самом деле это – правда. Когда вы выходите с урока, и не чувствуете, что идете по земле, вы летите по воздуху. И вы настолько счастливы этому, иногда ошарашены, что, оказывается, бывает и так. Это великое счастье.
Ирина:
-У меня такое бывает после концертов. Не всегда, конечно. Вот после Гугнина, помню, было. Он тогда играл ранней весной в Геологическом музее, Прокофьева «Мимолетности» и Мусоргского «Картинки с выставки». Я в первый раз слушала его вживую. Конечно, я знала, что есть такой Андрей Гугнин, но как-то больше на Холоденко концентрировалась. И вот я его услышала. Он настолько меня потряс тогда, это было какое-то сверхоткровение. Мы вышли из Музея, был свежий мартовский вечер, а мы летели по Моховой такие счастливые…
-Да, Андрюша хорошо играет «Картинки с выставки». И он очень хорошо играет «Мимолетности» Прокофьева. Это его козырная карта – «Мимолетности». Я помню этот концерт – он играл еще 7-ю Сонату. А потом он сыграл на бис «Лесного царя»…Феноменально сыграл! То, что у него руки бешеные, я знала, что он все это сыграет. Но там, где лирические образы, я даже от него этого не ожидала, так это было хорошо.
Ирина:
-Меня тогда еще поразило: такой молодой пианист, и такие глубокие прокофьевские смыслы…
-Он тоже по-разному играет. Хочет быть ассистентом. К нему ребята иногда ходят, он с ними занимается. С тем же Усовым занимался «Лесным царем». Но, вот тут надо думать…
Ирина:
-Мне кажется, надо иметь огромное терпение, чтобы заниматься с учениками.
-Вообще-то и эмоциональные затраты очень большие, если преподавать так, вот Даня правильно сказал, Ксюша так же преподает.
Даниил:
-Я, наверно, что-то делаю неправильно, потому что после того, как позанимаюсь с учеником, наоборот, получаю эмоциональный заряд очень сильный.
Ирина:
-Это взаимопроникновение, наверно. И еще, смотря какой ученик. От кого-то получаешь отдачу, а кто-то поглощает твой заряд.
-Заряд идет не от ученика, а от музыки. Если мы, музыканты, ее очень любим, она действует на нас, как положено. Тут, конечно, она заряжает. Может быть, не все одинаково. Но в любом случае, если я начинаю заниматься какой-то музыкальной пьесой, я в нее уже вошла, и она начинает меня захватывать. А иначе не сможешь преподавать, если она тебя не захватывает вообще.
Я все чаще думаю над своей профессией. Не первой, когда я концертировала, а второй, когда я преподавала. Я считаю, что не каждый человек, который может очень хорошо играть на рояле, который образован, который закончил консерваторию и даже концертирует, может стать педагогом. Это еще ничего не значит. Для того, чтобы преподавать, нужен совершенно другой, особый, отдельный талант. Это два разных таланта. И они не пересекаются. Софроницкий не был педагогом. Это не было его. Он терпеть не мог ходить в консерваторию. Софрон вообще преподавать не любил..
Даниил:
-Так это же известная история, когда одна студентка в 29-м классе ему играла сочинение, а он стоял, облокотившись об оконную раму, и так, царапая стекло, шептал: «Господи, за что? За что мне это?»
-Потом он упал в обморок, когда один пианист играл в темпе, который Нейгауз назвал «Белка в колесе»…Потом он сказал, что больше никогда не будет приходить на экзамены…Потом он преподавал дома, как я. Я уже, как Софроницкий без пяти минут. Софроницкий – это было отдельное явление. Он к преподаванию не имел никакого отношения. Величайший музыкант.
Ирина:
-У нас много великих музыкантов. Но мало великих педагогов.
-Софроницких у нас нет. Музыкантов – много, но Софроницкий – это отдельный случай. А музыканты? Да, их много, и они могут преподавать. Как-то.
Ирина:
-Даниил, а Вы себя видите преподавателем-педагогом?
Даниил:
-Ну, в данный момент я довольно резко приступил к этому занятию.
-Я взяла Даню в ассистенты только-только, поверив в него, и в его талант, и в его ум, и в его понимание музыки. Сейчас он себя ищет в этом качестве, и у него возможности для этого есть прекрасные. Класс у меня, конечно, пестрый. Но есть ребята, с которыми можно заниматься, и хорошие. Достаточно сказать, что я сейчас, перебирая, из кого делать классный вечер, вдруг поняла, что 11 вполне играющих людей. Это не так часто. У нас, бывает, хорошо, если в классе 5 играющих людей.
О музыке и призвании
Даниил:
-Из нынешних музыкантов Вера Васильевна мне кажется одним из наиболее начитанных и эрудированных людей. Если посмотрите, на диване всегда находится какая-нибудь книга.
-Сейчас Ахматова лежит.
Даниил:
-Вера Васильевна – человек, который читать не перестает никогда.
-А я не могу без этого. Причем это не наркотик. Это потребность в той духовной жизни, которая для меня не исчерпывается музыкой. Если Вы хотите меня понять, вот это – самое главное. Для меня словесность и музыка – равнозначны. Два явления, два пространства, в которых я обитаю. Вот мой внук – он в музыке весь, он феерически образован, я у него спрашиваю, когда чего-то не знаю. Но я с ума не схожу. Я просто читаю, читаю, читаю, читаю. И точно такой же мне муж послан.
Даниил:
-И из этого происходят Ваши потрясающие объяснения музыки студентам.
Андрей:
- Это удивительный синтез художественного слова, литературы и музыки…
-Только дифирамбы мне не пойте тут)))
Ирина:
-Я сама прекрасно помню концерт из абонемента «Вера Горностаева представляет…», Вы представляли Вадима Холоденко и Баха…Да так, что весь зал замер. А ведь публика там сидела консерваторская, не с улицы…
-А я никогда к этому специально не готовлюсь, в этом и нет необходимости.
Даниил:
-Вот мой совсем не «дифирамб», а наблюдение. Сейчас я, начав работать ассистентом в классе Веры Васильевны, понимаю, насколько важно объяснять словами музыкальный материал. В этом смысле Вере Васильевне нет равных.
-Это самое трудное, делать невозможное – объяснять словами музыку. Бессмысленное занятие.
Даниил:
-Когда студент приходит, уже выучив текст, начинается работа над содержанием. И вот здесь начинается самое трудное.
-Да, человек должен понимать, о чем играет. Вот он выходит и играет, а я сижу, слышу, что он не понимает, о чем. Как оратор, который просто о чем-то говорит. А есть ораторы, у которых есть мысли. И у пианистов точно так же.
Андрей:
-Я думаю, и Даня меня поддержит, что, если бы сейчас большие имена прошлого, начала XX века, оказались в той конкурентной среде, которая создана сейчас в фортепианной музыке, было бы гораздо сложнее. Потому что планка пианистическая поднялась до невероятных высот. Но тем ценнее, тем важнее, в силу редкости и ценности, именно музыкальная составляющая, именно личностная, то есть та призма, через которую человек пропускает то, что играет. Очень много профессионалов и гораздо меньше, как мне кажется, личностей сейчас.
-Конечно. Даже музыкально. Личность должна понимать язык музыки.
Даниил:
-Можно ли представить сейчас в числе лауреатов крупного конкурса Софроницкого или Игумнова?
-Или Гульда? Я вам просто в продолжение Даниных слов подскажу, что ни Мария Гринберг, ни Мария Юдина, ни Софроницкий, ни тот же Гульд – это не пианисты конкурса вообще! Но, так же играли прекрасно пианисты конкурса – Рихтер, правда, всего одну, на Всесоюзном, но получил первую премию, обыграв всех, потому что с ним было невозможно конкурировать. И Гилельс так же, в 16 лет вышел и всю построенную заранее схему разрушил (тогда планировался Игорь Аптекарев, мне рассказывал Яков Израилевич Зак, и люди того поколения рассказывали эту историю, что практически уже фамилия была заготовлена). И вдруг вышел этот рыжий мальчик, 16-летний, из Одессы. И все! После него пришлось делать перерыв, потому что публика просто обезумела, и было совершенно невозможно продолжать. А он играл еще тогда не так, как зрелый Гилельс…Он тогда всех потряс своей непревзойденной виртуозностью, темпераментом. Потом у него всю жизнь был звук божественный, конечно. Такой теплоты, такой чувственной красоты, ну вот, как у Горовица. У них просто рояль звучит, и все. Ничего не сделаешь. Тогда, конечно, было другое время. И вот Андрюша правильно, конечно, сказал. Профессиональный уровень сейчас действительно как-то очень поднялся.
Вера Васильевна и ученики
-Вадик (Холоденко) после концерта 1 октября долго жаловался, что переиграл правую руку, звонил мне утром расстроенный, был собой недоволен…Я ему говорю – надо теперь сделать паузу. А он – да, только я сегодня вечерним рейсом улетаю в Токио, мне предстоит сыграть пять раз Второй концерт Прокофьева. Я и говорю, как раз то, что нужно, чтобы отдохнуть... А Андрея будем ждать, или он не придет?
Ирина:
-У него репетиция, сказал, если успеет, подойдет.
-Тогда понятно, он у нас играет сейчас беспрерывно, выступает много, потому что получил первую премию в Солт-Лейк-Сити. Он у меня как Илья Муромец – тридцать лет и три года, как в русской сказке, спал. Просто ничего не делал. Патологически. Его загнать ко мне на урок было невозможно, мой ассистент просто изнывал. При этом живет в соседнем доме. Ну, так далеко идти! А до меня он учился у Левы Наумова, гениального музыканта, педагога, тоже ученика Нейгауза, и, когда он умер, Андрей написал заявление ко мне. Ну, та же школа…Я его спросила – ты по территориальному признаку ко мне хочешь? А он – «Не, не по территориальному». Так вполне серьезно ответил. И с Левой была такая же история. Как-то я была на классном вечере у Наумова, Андрюша вышел, очень хорошо сыграл, по-моему, Испанскую рапсодию. Я сижу с Ирочкой, моей подругой, это его жена, мы учились на одном курсе все вместе у Нейгауза. Я говорю: «Какой мальчишка чудный». А она: «Да, чудный. А если бы он еще ходил на уроки к Леве, был бы уж совсем чудным!». «А что, не ходит?» - «Абсолютно не ходит!». И вот то же самое со мной. А Наумов – очень крупная личность с точки зрения ценности педагога в Московской консерватории. Именно Лева, самый близкий мой друг. И Лева, и Ира, они уже ушли из жизни… Когда он умер, меня консерваторская газета попросила написать статью, я ее написала, она называлась «Признание в любви». Я этого человека любила всю жизнь, просто всю жизнь. Музыканта, человека, педагога. Он пианистом не был. И мы очень дружили.
Андрей:
-Я вот смотрю сейчас как, мы разговариваем – как будто смотрим удивительное, какое-то дорогое и важное для меня кино. Смотрю и запоминаю буквально каждое слово, каждое мгновение..
-Это в чем?
Андрей:
-Во всем. Вот сейчас. Спасибо Вам, Вера Васильевна!
Беседовали Вера Васильевна ГОРНОСТАЕВА,
Андрей ЯРОШИНСКИЙ, Даниил САЯМОВ, Ирина ШЫМЧАК
Фото Ирины ШЫМЧАК
12.11.2014
Анонсы |
-12.10.24-
-13.10.24-
-17.10.24-
-18.10.24-
-23.10.24-
-01.11.24-
-04.02.25-
-07.06.25-
-14.06.25-