Владислав Лаврик:

«Ты должен создавать эмоции…»

Про звук трубы часто говорят – «поющий». Когда вступает трубач, это слышат все… Голос трубы стелется над оркестром, создавая нужный акцент, выразительность, яркость и выпуклость музыкальной ткани. Без хорошего трубача оркестр теряет свое лицо. Скрябин, впервые услышав, как знаменитый Михаил Табаков ведет партию трубы в «Поэме экстаза», восторженно заявил: «Я и не знал, что «Экстаз» написан для Вас! Когда я писал его, не думал, что труба будет здесь играть такую первенствующую роль». О важности этого инструмента для полноценного оркестра говорит тот факт, что, не имея хорошего трубача-солиста, за исполнение той же «Поэмы экстаза» Скрябина, или «Жар-птицы» Стравинского лучше не браться…Российскому национальному оркестру повезло - в его составе выступает трубач Владислав Лаврик (влившийся в ряды РНО, кстати, еще 19-летним студентом МГК им.П.И.Чайковского), виртуозность которого позволяет включать в репертуар сложнейшие произведения. Несколько лет назад Владислав встал за пульт дирижера – и убедительно доказал, что и эта роль ему по плечу. С одним из лучших трубачей России мы встретились накануне завершения фестиваля медного духового искусства Brass Days, инициатором и художественным руководителем которого является Владислав.

-Владислав, только что прочитала, что зрители были в восторге от Вашего выступления в Казани на фестивале современной музыки имени Софии Губайдулиной Сoncordia. Особенно бис их поразил…Что это было?

-На бис я сыграл со струнным оркестром пару вариаций из «Венецианского карнавала» Жана-Батиста Арбана в переложении для трубы. Это знаменитая венецианская мелодия, простая, но красивая. А бис этот я подсмотрел у Вадима Репина – там пиццикато, струнные играют простейший аккомпанемент, но для зрителей – всегда эффектный номер…На самом деле никакой подготовки не было, народ кричит – «бис, бис!» – меня приглашают, я выхожу, спрашивают – ну что, сыграем? «Я со струнными сыграю», -  говорю. И начинаю показывать, что будем играть. Но вся эта непосредственность, которая происходит на сцене – конечно, удивляет, и музыканты заряжаются, так как они тоже удивляются, что это происходит без нот. И я начинаю дирижировать: сыграл свою темочку, поворачиваюсь к ним – больше эмоций, они начинают еще больше взрываться, и зал тоже. Хорошая, яркая штука. Не уверен, что это относится к современной музыке (улыбается). Но публика была довольна. Да и Александр Сладковский тоже.

-То есть Вы выступили одновременно в роли солиста и дирижера. Недавно в Москве был Бухбиндер, с концертами Моцарта, он одновременно играл на рояле и дирижировал ГАСО им.Светланова. Как Вы считаете, может ли оркестр все-таки выступать без дирижера?

-У меня есть программа, которую я делаю отдельно со струнными. И я там выступаю в качестве дирижера и солиста. В концерте, который будет 30 ноября, я тоже буду играть и дирижировать «Рапсодию в стиле блюз» Гершвина, в переложении Тимофея Докшицера. Конечно, тяжело. Но мы помним случаи, когда Бернстайн ту же самую Рапсодию вел и играл. Во времена барочной музыки, кстати, дирижеров не было, и музыканты сами играли, поэтому у меня есть программы, где я целиком играю барочные концерты и совмещаю дирижирование с игрой на трубе.

-А чисто субъективные ощущения? Вы полностью погружаетесь в произведение, которое ведете как солист-трубач, и вдруг надо переключаться на ведение оркестра? Возможно ли при этом не потерять глубины, деталей и целостности?

-Мне кажется, в той музыке, которая была написана давно, нет большого изменения музыкального материала на протяжении всего произведения. Когда мы работаем с оркестром на репетиции, я их подготавливаю и сначала даю эмоциональный настрой. А на концерте все зависит от настроения, потому что все штрихи уже сделаны. Весь текст выучен, все технические тонкости отработаны. Здесь идет эмоциональная связь: музыканты должны хотеть, должны понимать, какие образы они создают своей игрой – о чем мы играем, что это за характер музыки. И уже на сцене, на концерте все сильно проявляется. Ну, а в произведениях, которые будут сейчас исполняться, есть свои сложности, и я волнуюсь, потому что там много изменений темпов, много управления в качестве дирижера…Это довольно сложно. Там есть какие-то моменты – это каденция трубы, и потом сразу же начинается активный материал у оркестра, а я заканчиваю еще свою каденцию. Предчувствую, конечно, что концентрация будет немножко рассеиваться, но я попробую. 

-Думаю, будет легко, это же Ваш оркестр.

-Да, очень приятно, что они поддерживают меня. У меня с Российским национальным оркестром в качестве дирижера уже не первый концерт, конечно, но такого значения, такого масштаба, такого мощного выступления еще не было. К тому же это мой фестиваль, который мы организовываем с нашей командой, Большой зал консерватории и один из лучших оркестров.  И еще у нас замечательный гость – Аркадий Шилклопер.  

-Рог альпийский прозвучит?

-Я его попросил взять разные инструменты, но вот рогов альпийских не будет, поскольку программа, которую он предложил – из его нового альбома «Tribute to Yes». Была когда-то британская группа Yes, и они с моим отцом, как мне рассказывал Аркадий – страшные фанаты этой группы (они ведь учились вместе в кадетском училище).

-Ваш отец военный музыкант?

-Да, военный музыкант, дирижер и трубач. Аркадий давно мечтал сделать эту программу. Сейчас он сделал переложение, у него уже есть запись с омским оркестром. Но здесь от нас будет требоваться, чтобы мы подготовили оркестр, как он хочет, чтобы были нужные штрихи, и это должны быть наши совместные стилевые соединения. А оркестр такую музыку играет очень редко. Надеюсь, что все получится, по крайней мере, Аркадию я пообещал, что все получится.

-Вы одновременно закончили и фортепианное, и духовое отделение в музыкальной школе. А какой инструмент был, собственно говоря, первым для Вас?

-Первым было фортепиано. Хотя нет, сначала был голос. Официально, конечно, я считался пианистом (с шести лет начал заниматься), а вообще с детства меня окружала музыка. Когда отец занимался, я всегда это слышал, как он готовился к конкурсам. Он замечательный трубач, он и сейчас играет и преподает. А тогда он был одним из лидеров – молодой, яркий. Как у военного дирижера, у него был свой коллектив, а мы с ним передвигались. Мы жили пять лет в Красноярске, потом четыре года в Монголии…И как раз в Красноярске была студия, клуб, где он руководил оркестром, этаким «бэндом», и вот там я уже в три, четыре года пел «Бескозырка белая, в полоску воротник…». Это был мой первый опыт, и тогда родители заметили, что у ребенка проявляется талант музыкальный и тяга к сцене. Потом уже меня отдали в музыкальную школу на класс «фортепиано», замечательный ход, я считаю, поскольку рояль меня очень сильно двигал и создал основную базу, как музыканту. Он дает объем, фактуру и репертуар колоссальный.

-А труба как в руках оказалась?

-Труба оказалась в руках, когда родители подумали, а как стать мне Рихтером или Плетневым…

-Не получилось?

-Нет-нет, у меня очень хорошо шло…Но они понимали, что это сложно, очень сложно сделать. И когда я был в училище, на трубе уже учился, мой педагог мне советовал – «обязательно поступай как пианист». Может быть, если бы я больше трудился, можно было и на рояле…Раньше вообще музыканты играли на разных инструментах, были мультиинструменталистами, например, виолончель-флейта-фортепиано. А сейчас специализация берет свое, хотя есть тенденция – мы же видим, что многие музыканты дирижерами становятся, и, если это получается, если это убедительно, если есть талант большой, почему нет? Хотя, конечно, есть примеры, когда музыкант – просто гениальнейший, а вот встает за дирижерский пульт, и ничего не может сделать с оркестром.

-А Вас что привело за пульт дирижера?

-К дирижерской профессии меня привело то, что это было, пожалуй, всю жизнь…да и отец дирижер…Когда я начал работать в 19 лет в РНО, да, для меня это было почетно, сразу на первую трубу, в 19 лет! Но мне всегда было интересно: вот они выходят, дирижеры, и что там, за гранью, вообще? Выйти к оркестру – это надо быть очень мощным, знающим, талантливым. Потом я видел людей, которые пришли к оркестру, пытались что-то сказать, но не получилось. Хороших дирижеров мало, и музыкантов настоящих мало…Но вообще сделать этот шаг – пойти в дирижирование - это очень серьезно. И лидерские качества нужны.

-И харизму надо иметь, и психологом быть…Но самое главное, надо внутри себя создать тот образ произведения, который ты в состоянии убедительно передать другим.

-Мне кажется, когда смотришь на партитуру, и представляешь это звучание внутри, или садишься играешь, или слушаешь запись, у тебя возникает музыкальное представление, но это все приходит с опытом.

-Вы еще учитесь или уже закончили обучение на дирижера?

-Последний год учусь, у Владимира Ивановича Федосеева. Мне кажется, что, помимо того, что ты должен уметь, то есть у тебя должен быть талант, должно быть видение, ты должен слышать, быть развитым интеллектуально, хорошо выглядеть. Кроме того, нужно, как говорится, «налетать часы с оркестром», без этого ты не можешь. И, как мне Теодор Курентзис говорил, а он один из первых меня поддержал и стал приглашать на сцену: «Надо больше и больше, больше и больше стоять за дирижерским пультом. Любую возможность использовать, пусть даже двумя музыкантами продирижировать». У него на Дягилевском фестивале в прошлом году я дирижировал квартетом современной музыки, там выступали мои друзья – Квартет им. Давида Ойстраха. Это тоже опыт, и каждый такой выход – полезный багаж.

-В первый раз за дирижерский пульт встали здесь, в РНО?

-В первый раз такой серьезный выход был с РНО, да, но с камерным составом в 2009 году, на фестивале, в концерте с участием Лоры Клейкомб, где я и играл тоже, и организовывал этот камерный концерт как художественный руководитель, и еще дирижировал. Это выступление стало моим боевым крещением. Для меня оно было очень важным, я старался подготовиться к нему и, конечно, волновался. Но верил, что я смогу это сделать.

-А Михаил Васильевич как относится к этому, он Вас поддерживает?

-Учитывая, что он меня иногда приглашает дирижировать свои концерты, и предлагает дирижировать какие-то программы здесь, в качестве второго дирижера, мне кажется, он положительно к этому относится. После открытия Большого фестиваля РНО, когда он играл 8-й концерт Моцарта, а я дирижировал, он даже сказал: «Молодец». Ему понравилось.  На самом деле на концерте все прошло по-другому, не так, как на репетиции. У нас был один день репетиций и на следующий день уже концерт.  А на концерте вторая часть прозвучала совершенно иначе – так, как он ее чувствовал в этот момент, а я должен был быть рядом и все это собрать. У меня возникло довольно сложное ощущение, но я уже, в принципе,  -  дирижер с опытом, а это было безумно интересно и внутренне насыщенно, эмоционально. После этого мы пообщались, и Михаил Васильевич говорит: «У меня впереди еще 2-й концерт Рахманинова, и в моей редакции будет концерт Скрябина, в общем, готовься». Если он так сказал, значит, в какой-то степени ему не было неприятно.

-Это стало, наверно, Вашим испытанием?

-Да, но это не в первый раз. Первый концерт тоже был сложный. Мы выступали в Музее им.А.С.Пушкина на Декабрьских вечерах, представляете, это был первый концерт после шести лет его молчания! А он говорит, пойдем, подирижируешь со мной. На бис он тогда сыграл 24 прелюдии Скрябина.

-Приоткроете тайны общения с маэстро Плетневым? Вы у него подсматриваете что-то, берете для себя? Это же бесценно…

-Конечно! Когда он работает с музыкальным материалом, бывает, что поначалу может выйти не в настроении, и оркестр это сразу чувствует, всегда чутко относится к его настроению, к его состоянию, но потом, когда он заинтересовывается, – а это зависит от настроения, от программы, которую он готовит, – когда он уже полностью внутри, оркестр чувствует, что он готов. Он говорит немного, не будет рассказывать полтора часа, что здесь такое. Он может дать какие-то небольшие образные вещи, и дальше что-то происходит, какая-то магия… У него свой мир, он его передает, несет, и он воздействует на музыканта, соответственно, воздействует и на слушателя. И ты понимаешь, что дело здесь не в движении руки – у него небольшие жесты. Но музыкальная мысль!  Она идет через его глаза, через его руки…Здесь все играет роль. И это все вырастает в нечто неземное. Он действительно Проводник. Тот самый. Когда он передает, он знает, что он чувствует, абсолютно точно знает. И ты понимаешь это. То же самое со многими, кто приходил на концерт, - они понимают, что он рассказывает историю. С начала до конца. Он рассказывает, и все, и не отпускает тебя. Конечно, это какой-то совершенно другой уровень…Это либо есть, либо этого нет, наверно.

-Вы выступаете как солист, как участник брасс-квинтета РНО, как дирижер, и как организатор, руководитель фестивалей. Какая из этих ролей Вам больше всего по душе?

-Они все разные, и они все мне нравятся.  А я еще и преподаю, между прочим. В консерватории веду класс «труба» на оркестровом факультете. Это тоже часть моей деятельности, и она мне доставляет другие эмоции, особенно когда я вижу, что получается. Вообще, одна из моих идей – это выступать самому, в качестве солиста-трубача и в качестве дирижера, а другая идея – просвещать. Она как-то связана с административной работой, и мне хочется, чтобы это двигалось вперед. Игрой я тоже просвещаю, но я бы это немного разделил. И учить людей, тех же самых студентов, как нужно играть, ставить новые задачи и выводить на высший уровень, чтобы все-таки Россия могла сказать, что у нас есть сильная русская духовая школа.

Поэтому в плане просветительской деятельности этот фестиваль Brass Days является частью моей идеи. И мне хочется, чтобы и этот, и другие фестивали проводились в разных местах, не только в Москве, чтобы организовывались летние школы, занятия в детских садах, программы с музыкальной терапией – для детей с ограниченными возможностями, которые будут их в какой-то степени лечить. В Америке это очень сильно развито. Мы были в школе The Rise School, кстати, очень популярной у них - таких школ сейчас уже порядка 30. В этих школах дети с болезней Дауна и другими заболеваниями учатся вместе с обычными детьми, то есть детей объединяют, чтобы никто не чувствовал себя изолированным. И настолько сильно это работает, настолько мощный дает результат, что это уже выведено на государственный уровень, и родители стоят в очереди, чтобы записать в The Rise School своих здоровых детей.  Так что это тоже одна из частей нашей программы. Потом, развитие музыкального материала, когда композиторы должны писать больше музыки для духовых инструментов. Поддержка молодых талантов. Например, сейчас на нашем концерте 30 ноября выступит победитель конкурса «Щелкунчик» молодой талантливый трубач Артем Коровин.

-А где Вы молодых духовиков находите?

-Да вот, например, когда в Казань ездил, у меня там был мастер-класс. Я работал с группой духовых государственного оркестра Республики Татарстан, а потом у меня было часа полтора работы с детками, трубачами, человек пять их было. Что меня поразило, из пяти – в возрасте от 10 до 13 лет – три девочки, два мальчика. Причем очень хорошо они играют, мне понравилось. Даже думали, чтобы пригласить сейчас кого-то оттуда.

Мы хотим открыть Фонд поддержки и развития медной духовой музыкальной культуры в России. Много целей и задач, конечно. Основная – привлечь внимание широкой публики к духовому инструментальному искусству в России, познакомить слушателей с прославленными исполнителями со всего мира. И вторая задача – повысить уровень музыкального мастерства исполнителей на медных духовых инструментах, сохранить и развить системы образования в сфере медного духового искусства.

Наш фестиваль Brass Days – достаточно масштабный. На следующий год мы планируем пригласить серьезных артистов, не только исполнителей на духовых инструментах. Хотим, чтобы в нашем фестивале принимали участие скрипачи, пианисты с большими именами, чтобы они привлекали, во-первых, как замечательные исполнители, во-вторых, больше публики придет на них и обратит внимание на медный духовой инструмент. Уже наметились какие-то даты, с Николаем Луганским, Вадимом Репиным. Хочется, чтобы они сыграли Трио для валторны Брамса... С Владимиром Федосеевым мы общаемся, я надеюсь, что он тоже со своим оркестром у нас выступит. И еще, наверно, какой-то джазовый концерт организуем.

-Уже на следующий год программу планируете?

-Да, на следующий. Я тут так рассказываю, пока еще этот не закончился (улыбается).

-Возвращаясь к проблемам русской духовой школы. Есть мнение, что они возникают из-за отсутствия полноценного среднего звена в обучении. Раньше были училища, школы военно-духовые, куда мальчишек отдавали, пример – сам великий Тимофей Докшицер…А сейчас их нет, и получается, откуда браться трубачам?

-Нет преподавателей у нас. И знаете, еще какая проблема? То, что у наших преподавателей – индивидуальная школа у каждого. Нет дружелюбности между педагогами, как в Европе, где они приезжают друг к другу с целыми классами, сидят там по две недели, учатся друг у друга, обмениваются знаниями, все педагоги общаются и поэтому очень быстро передается информация и новые тенденции. У нас каждый хочет сидеть закрытым в своем классе и заниматься только по своей методике.

-А в Вас кто заложил самые основные принципы? Кто был Вашим наставником?

-Самые основные – это Анатолий Михайлович Паутов и мой отец. После этого я год проучился у Юрия Алексеевича Усова и перешел в класс Юрия Евгеньевича Власенко, который был первым трубачом у Светланова в Госоркестре. Он был замечательным трубачом, но, к сожалению, рано ушел от нас…

-Есть еще произведения, которые мечтаете сыграть?

-Да. У меня есть мечта сыграть-таки концерт для трубы с оркестром Анри Томази, я надеюсь, что когда-нибудь это произойдет. Потом мне хотелось бы сыграть с оркестром русскую музыку, концерт для трубы Сергея Василенко. А если продирижировать – это другая музыка.

-Вас так и тянет дирижировать?

-Да, конечно, иначе я бы не занимался этим! Но, честно говоря, это не простой процесс, потому что надо углубляться сильно. Когда ты серьезно готовишься, надо уделять много внимания. И когда готовишься к сольным концертам на трубе, тоже…Вот сейчас у меня было два концерта, но это же не просто сыграть надо, а нужно усиленно заниматься, плюс еще присутствует огромное количество разных дел организационных и преподавательских, и оркестровых работ. И еще семья у меня есть. В общем, как-то стараемся. Может быть, настанет момент, когда мне надо будет выбрать. Но сейчас пока я востребован как трубач, делаю программы и как трубач, и как дирижер.

-Дирижеры у нас есть, а вот хороших трубачей по пальцам пересчитать. Аркадий Шилклопер сказал как-то в интервью, что «классику нелегко слушать, потому что нет гленгульдов, рихтеров, горовцев, нет людей, которые делали из этой музыки экстаз».  А среди трубачей это вообще редкость. Где у нас  «рихтеры» трубы? Раньше ведь были - Михаил Табаков, Тимофей Докшицер, Леонид Юрьев…

 -У нас есть замечательный трубач Сережа Накаряков. Но я Вам скажу, что, даже если мы рассмотрим европейский уровень, и американский, конечно, он высокий. Школа сильная, в плане технологий, звукоизвлечения. Но там много именно джазовых солистов-трубачей, а в плане академической музыки – мало. Я могу назвать пару имен, есть, например, Тина Хельсет, или Франсиско Флорес, из Венесуэлы, он работал вместе с Густаво Дудамелем в оркестре Симона Боливара… Да, нам нужны, конечно, летние школы, чтобы такие солисты, как они, приезжали к нам и обучали. Когда мы приглашаем к себе того же Маттиаса Хёфса, солиста из German Brass, хотелось бы, чтобы он проводил не только мастер-классы, но и семинары, повышение квалификации, что-то вроде «методкабинета». Это тоже одна из тем, с которой мы хотим работать. Конечно, нам будет нужна большая помощь, я встречаюсь сейчас с серьезными компаниями, посмотрим, как получится.

-Что Вас сейчас волнует больше всего?

-Больше всего – 30-е ноября, надо провести закрытие фестиваля.

-Это в ближайшее время, а в перспективе?

-А более глобально мне хочется сделать несколько серьезных программ, вывести фестиваль на такой уровень, чтобы мы могли спокойно приглашать кого хотим, чтобы у нас была такая возможность – это очень важно. И побольше бывать с семьей.  Дети растут. Вот сейчас сыну исполнилось четыре, и девочке будет в январе 12.

- С музыкой связаны уже как-то?

-Да, обязательно. Мы сейчас будем отдавать Егора на фортепиано, он очень эмоциональный, открытый, и он сам хочет. Похож на меня по характеру, и вообще визуально похож. Анна у нас любит рисовать, тоже творческий человек, но поспокойнее, чуть-чуть где-то более закрыта…Она не любит сцену. На самом деле, когда мы смотрим на детей, мы должны их видеть – какие у них таланты, какие возможности. Вот здесь дети у нас немножко разные, но с Анной тоже музыкой занимаемся – она у нас ходит в музыкальную школу, и сейчас будет рисованием заниматься, она фантастически рисует.

-Это же все очень близко на самом деле, музыка и образ, связаны неразрывно.

-То же самое я своим студентам говорю: ты рисуешь как режиссер, представляешь образ, что здесь происходит конкретно: на каждый такт, на каждую ноту. Это очень важно. Ты должен создавать эмоции. Что-то чувствовать и передавать, как проводник. У тебя это «что-то» есть, и ты чувствуешь эту способность, и будет очень обидно, если ты это растратишь и не дашь того, что можешь дать. Я чувствую, что я могу дать, но надо еще больше работать, надо еще больше отдавать.

Беседовала Ирина ШЫМЧАК

Фото автора