В гостях у «Музыкального Клондайка»  ведущая солистка театра «Новая Опера», меццо-сопрано Анастасия Лепешинская. Певица после довольно длительного перерыва снова исполнила партию Амнерис в спектакле «Аида» родного театра.

  — Анастасия, вы поете эту партию давно, еще со времен работы в Челябинском театре оперы и балета. Чьими интерпретациями вы вдохновлялись, на кого опирались, когда разучивали эту роль?

— Я, наверное, переслушала все доступные аудио и видео записи оперы. На сегодняшний день отдаю предпочтение исполнению старых мастеров. Например, при подготовке к этой, апрельской «Аиде» совершенно по-новому открыла для себя Федору Барбьери.

— С какими сложностями сталкиваются певицы в партии Амнерис? Были ли у вас какие-то проблемы?

— Это одна из вершин вердиевского творчества, над этой ролью можно работать всю жизнь. Если ты не владеешь вокальной техникой, тут встает вопрос физической и психологической выносливости. Ведь Амнерис — очень объемная партия. Ее коварство в том, что самые драматические и вокально сложные эпизоды находятся в финальной части оперы. Для меня самое сложное здесь — не поддаваться в полной мере эмоциям, которые заложены Верди в музыке. Нужно сохранять холодный рассудок — голос должен звучать стабильно и качественно.

— Как считаете, молодым певицам  Амнерис лучше не исполнять?

— Все очень индивидуально. Молодые певцы мечтают петь сложные партии, но когда готовишь такие роли в юном возрасте — тут всегда есть опасность наработать неправильные навыки, которые очень сложно исправить потом. Карьера ведь должна выстраиваться с расчетом на развитие.

Мне в этом плане повезло, потому что я развивалась очень постепенно.

Сейчас мы начали утрачивать традиции, существовавшие в российском, а затем и в советском оперном театре. Раньше голосам давали созреть. До 30 лет тебе не давали большие роли — ты должен был отточить свое мастерство на маленьких партиях. И в этом был смысл — ведь не так просто существовать на сцене. Обязательно должна быть преемственность поколений: на маленьких ролях ты общаешься с маститыми артистами, учишься у них. У меня у самой случилось именно так.

Начинающему артисту необходимо понимать, что на самом деле он находится еще на очень раннем этапе развития и предстоит очень много работы над собой. Профессия певца— это ежедневный труд, двадцать четыре часа в сутки.

«Какая ты тундра! Темная тундра!»

— Обратимся к годам вашей учебы в Красноярском институте искусств. Вы — ученица легендарной Екатерины Иофель. Что вам больше всего запомнилось в ее уроках?

— Учиться в ее классе было очень почетно, но это накладывало определенные обязательства на нас. Ведь наш профессор— человек-глыба, она была очень требовательной к дисциплине и по отношению к профессии.

— Можно ли сказать, что Екатерина Константиновна была авторитарным педагогом?

 —  В каких-то вопросах — да. Но нужно понимать, что это именно она создала кафедру сольного пения и оперной подготовки в Красноярском институте искусств, воспитала целую плеяду педагогов, которые преподают до сих пор. Моя педагог очень интересно занималась: прежде чем открыть ноты, ты должен понять, что это за произведение, должен знать все про своего персонажа, быть знакомым с литературным первоисточником, обязательно должен прослушать различные записи. Екатерина Константинова научила меня очень скрупулезному отношению к музыке, которую исполняешь. В каждом такте надо увидеть смысл, музыкальные оттенки, щедро рассыпанные композитором. Это очень кропотливая работа.

В классе Иофель мы всегда пели наизусть — это было одним из основных ее требований. В процессе разучивания нового произведения было необходимо приносить каждый урок пусть небольшой кусочек в восемь тактов, но обязательно выученный наизусть. И он должен был быть исполнен со всеми прописанными в нотах нюансами. И так от урока к уроку ты продвигался дальше.

— У нее была своя система, получается?

— Именно. Ты не мог прийти на урок неготовым. Она все помнила — ставила галочку в нотах, где мы закончили. «Ну что, деточка, а где дальше?».

Было заведено, что мы, студенты разных курсов, сидели друг у друга на уроках. Если у тебя свободное время, перерыв между парами или закончились занятия, ты находился в классе Екатерины Константиновны.

Однажды случился знаковый момент, который изменил меня навсегда. Обычный день, как всегда, полный класс у Екатерины Константиновны. Идут занятия по специальности, и тут в перерыве она садится напротив нас на диванчике и напевает: «Нет, быть не может…». Пытается уловить от нас какой-то понимающий взгляд, продолжение. И все сидят молча. Она продолжает: «Ты меня не кинешь». В ответ — молчание. А я была на втором курсе, русской музыки мы тогда не проходили. И она начала у всех поголовно спрашивать, откуда эта цитата — никто не отвечает. Дело доходит до меня. А я просто не знала о существовании «Царской невесты». Потому что в институт поступила сразу после музыкальной школы. И на ее вопрос отвечаю: «Может быть, это Марфа из «Хованщины?». В ответ получаю одну из любимых фраз профессора: «Какая ты тундра! Темная тундра!». Меня взяла злость, я задумалась — почему я ничего не знаю? В этот же день  взяла клавир «Царской невесты», спустилась в фонотеку, прослушала всю оперу — и влюбилась в эту музыку. Потом каждый день после занятий я проводила время именно так и слушала буквально все. Домой приносила кассеты с операми и крутила их у себя — чтобы меня больше никогда ни на одной фразе никто не поймал.

— Долгое время вы пели в региональных театрах: 10 лет отдали Красноярскому театру оперы и балета, потом пели в Челябинске и Екатеринбурге.

— Да, у меня очень постепенно шло становление в театре — я знакомилась со сценой, понимала, как стоять, как двигаться. Первая партия, с которой поступала в Красноярский театр оперы и балета — Керубино. Мне она категорически не нравилась: когда тебе 17-18 лет, ты тяготеешь к страстям, драме. А Моцарт кажется несерьезным, думаешь: а кому это нужно? Ну и плюс петь мальчика?!... Была уверена, что это не мое.

Но в молодости ты не понимаешь, насколько мудра жизнь — все произошло так, как нужно. Одна из солисток труппы, которая пела в том числе и Керубино, уехала в другой город — исполнять эту партию было некому. Так и состоялся мой дебют, я попала в труппу. После Керубино пела много детских спектаклей — это была отличная школа для меня. Так постепенно пришла ко многим ведущим и главным партиям.

— «Орлеанская дева» Челябинского театра помогла вам заявить о себе в Москве? Ее же выдвигали на «Золотую Маску» в трех (!)номинациях.

— Самое интересное, что я не хотела петь эту роль и оперу вообще. Меня поначалу уговаривали — уговорам не поддавалась. Партия пограничная — ее исполняют и сопрано, и меццо. Спектакль был адаптацией — ведь опера огромная, она идет чуть ли не пять часов, а у нас сделали очень много купюр. Меня просто поставили перед фактом, что «надо петь».

— Вас заставили?

— Практически да (смеется). Я просто приняла этот момент. Спектакль делала молодой режиссер Катя Василёва, мы работали с энтузиазмом. Постановка была почти без декораций — сплошной символизм. Все выстраивалось на взаимоотношениях личностей на сцене. И абсолютно нежданно-негаданно нас номинировали на «Золотую Маску».

«Пару лет я бегала от партии Кармен»

— Конечно, ваша главная и коронная роль — Кармен. Она с вами еще со времен работы в Красноярском театре. Насколько за все это время поменялась героиня, какие изменения претерпел ее образ?

— Образ Кармен меняется от спектакля к спектаклю. Кстати, Кармен я тоже не хотела петь. Казалось, что это вообще не моя партия, образ этой героини был абсолютно не симпатичен. Но получилось так, что в какой-то момент худрук Красноярского театра начал говорить, что пора вводиться в эту оперу. Я протестовала: «Нет, мне рано». Пару лет бегала от этой партии — ведь я понимала, что эта роль на всю жизнь, а я пока не могу спеть ее так, как бы хотела. Но постепенно начала разучивать с педагогом и концертмейстером арии из «Кармен». В итоге я ввелась в спектакль. Какие-то вещи мне были очень непонятны поначалу. Например, в нашей постановке (режиссер — Владислав Цюпа) в финале была такая сцена, что Хозе встает на колени, а Кармен его пинает. И я не понимала, как такое вообще может быть, как можно так сделать. Тогда себя очень «ломала».

— Но все-таки полюбили эту партию?

— Конечно.

— Спектакль, поставленный Юрием Александровым в Новой Опере, получился очень традиционным. При этом образ Кармен режиссер сделал резко отрицательным — для него она «бандерша, хищница, вышедшая на охоту». Мне кажется, у вас совершенно блестяще получилось передать замысел, идею Александрова. Как происходила работа над ролью именно в этой постановке?

— Приятно слышать, что мне удалось передать замысел режиссера. Да, я репетировала с Юрием Исааковичем. В этой постановке Кармен для режиссера— чудовище, она как каток, который прокатывается по судьбам людей, вообще не оглядываясь. Именно этого добивался от меня постановщик.

Вообще люблю, когда дают разные задачи, различные трактовки образов. Например, в астраханском спектакле (спектакль Ханса-Йоахима Фрая) я пела Кармен, и там она была совсем иной: в этой постановке она очень неуверенная в себе девушка и как бы идет от противного, всем доказывая, что такая крутая. Для меня всегда важно и интересно искать что-то новое и разнообразное, потому что следовать каким-то штампам — это ненормально. Очень люблю работать над партией с разными дирижерами, которые ставят порой противоположные задачи. Всегда фиксируешь себе эти отклонения: здесь медленнее, здесь быстрее, тут фермату надо подержать, а в этом же месте другой дирижер говорит наоборот, что здесь надо петь «насквозь». Это с одной стороны вызов себе, с другой — такая работа  помогает создавать более разноплановый образ. Вокалист должен быть гибким и мобильным.

«Для меня очень полезно переходить с одного стиля на другой»

— Вы быстро учите материал?

— Сам текст, как словесный, так и нотный, учу достаточно быстро.  Выучить можно вообще за неделю — но ты как выучил, так и забудешь. Поэтому произведение нужно впевать, прорабатывать. Надо, чтобы оно стало родным для твоего голоса. Крайне редко бывает, когда в совершенно здоровом состоянии выходишь на сцену, всегда есть какие-то препятствия: то насморк, то кашель, то еще какие-то «чудеса». У певцов есть шутка, что голос звучит раз в год в тот день, когда у тебя нет спектакля (смеется).  Поэтому материал должен быть настолько впет и выучен, чтобы в любой ситуации ты качественно звучал.

— В 2010 году вы сказали, что в ближайшие десять лет не готовы прикоснуться к таким партиям как Далила или Марфа в «Хованщине». Созрели ли сейчас для них или все еще нет?

— Насчет Марфы — очень сомневаюсь, что когда-нибудь возьмусь за эту партию, а вот Далилу было бы любопытно попробовать. Но интереснее двигаться в сторону Беллини, Доницетти, Россини. У меня высокий, подвижный голос. Чувствую себя уютно в репертуаре бельканто. Очень жаль, что в нашем театре сняли «Золушку» Россини, не идет его «Итальянка в Алжире» — мне там есть что попеть. Но мне также близки французские композиторы — Бизе, Массне.

— Не трудно ли выпевать россиниевские пассажи?

— По природе голоса мне достаточно легко справляться с пассажами, всегда делаю это с удовольствием и прекрасно себя чувствую в партиях для колоратурного меццо-сопрано. Но мне полезно вокально перестраиваться с одного стиля на другой.

— А что больше всего нравится петь из русского репертуара?

—Конечно же, Любашу —  брошенную женщину, страдающую, она идет на все ради любви. Этот образ понятен и близок любой русской душе. Как правило, зрители обычно этой героине сострадают больше, чем Марфе. Это особая для меня роль…

— Как считаете, в чем сложность исполнения русской музыки?

— Русской музыке присуща колоссальная напевность. Она требует от исполнителя широкого, свободного дыхания и  густого, наполненного голоса с большим диапазоном. В операх русских композиторов все строится на мелодизме, на  взаимодействии вокалиста с оркестром. И для наших авторов было очень важно создавать глубоко художественные, живые образы.

Филипп ГЕЛЛЕР
Фотографии предоставлены пресс-службой
Анастасии Лепешинской
1-2 фото: фотограф Евгения Дунаева
3 фото: роль Кармен в пост. Юрия Александрова, Новая Опера.
4 фото: роль Ольги в опере "Евгений Онегин",
пост. Сергея Арцибашева/Евгения Колобова, Новая Опера.
Фотограф Даниил Кочетков