24 ноября в России отметили девяностолетие со дня рождения Альфреда Шнитке. Сочинения композитора звучали по всей стране на площадках самой разной величины: от скромных залов музыкальных школ до театральных и филармонических сцен. И не сказать чтобы в СМИ говорилось о дне рождения Шнитке много, но будто бы все вокруг о нём знали, будто в воздухе витало, что он вот-вот наступит — композитора любят и музыканты, и слушатели.

Московская филармония отметила юбилей Шнитке программой «Видный миру смех и неведомые ему слёзы» (оркестр «Новая Россия»). Консерватория в этот день провела посвящённые Альфреду Гарриевичу концерты в трёх залах: Малом (Московский камерный оркестр «Времена года»), Большом (Государственная симфоническая капелла России) и Рахманиновском (ансамбль солистов «Студия новой музыки»).

Шнитке родился в Энгельсе Саратовской области, и саратовцы организовали в честь знаменитого земляка фестиваль «Творчество Альфреда Шнитке в пространстве XXI века»: 24 ноября состоялся финал. В городе даже  выпустили специальный почтовый Шнитке-штемпель: его ставили на письма и посылки только 24 ноября, потому оттиск будет высоко цениться коллекционерами. Возможно, почтальоны Саратова уже передали его в Санкт-Петербургский музей связи — так они планировали поступить.

В самом же Санкт-Петербурге Большой зал Филармонии собрал гостей послушать Первую симфонию и «Гоголь-сюиту» (программа «Альфред Шнитке: новое или классика?»), а Союз композиторов Санкт-Петербурга пригласил на камерный концерт «С днём рождения, Маэстро!» в рамках большого фестиваля «Эклектика Шнитке».

Дубовый зал Дома композиторов на Большой Морской словно предназначен для звучания камерной музыки. Его древесная атмосфера уютна, свет на сцене и за её пределами всегда чуть приглушён и растушёван, стулья устало поскрипывают, французские «маркизы» на окнах навевают ностальгию… В такой обстановке к музыке рискуешь подойти настолько близко, что нетрудно открыться ей, довериться, проникнуться… и пораниться. Раниться больно, но музыка, тронувшая за живое, человеком долго не забывается. Сочинения Шнитке не интересуются, каково́ слушателю в процессе их осознания: они без спроса задевают и бередят, приоткрывая любителю музыки суть небесного и земного.

Произведения концертной программы выстроились в гармоничную трёхчастную композицию: музыка для струнных и фортепиано (Трио и Квинтет) обнимала большое фортепианное соло (Вторую сонату).

Фортепианное трио 1992 года, которым концерт открылся, — результат переработки автором Трио струнного (1985). Двухчастный цикл его монотематичен: музыкальное полотно выткано на основе темы, где мелодия ниспадает в слёзной горести. Главная мысль Трио сразу берёт память в оборот и начинает мучать слушателя, вызывая неясные ассоциации. Это квазицитата, вместившая дух всего романтизма XIX века. Особенно явственно ощущается строгий шубертовский шаг, как в песне «Зимнего пути» «Спокойно спи», и покачивание неизбывности, подобное пульсации песни «Мельник и ручей» из «Прекрасной мельничихи». От «Мельника и ручья», кстати, и начальный соль минор — безысходный, обречённый. Просвечивает в этой теме печаль музыки Брамса. Когда же главная мысль звучит в обращении, в ней скорбит лирика последней части цикла Малера «Песни странствующего подмастерья». Материал перекрашивается ладово, передаётся разным инструментам, ломается, наращивается, — и вспыхивают ассоциации с творческим методом Франца Листа. Есть и ещё что-то… неуловимое, ускользающее, дразнящее мнимой узнаваемостью, но — изнуряюще неопределимое.

На протяжении всего сочинения сознание пытается схватить: что же такое звучит?.. откуда это, где слышано раньше?.. — Но пришедший на концерт любитель музыки бессилен перед Шнитке, потому что в простой теме Трио — культурный код целой эпохи, свободное владение интонационным словарём всех романтиков вместе и каждого в отдельности. Эту мысль в какой-то степени подтверждал и сам композитор, называя своё сочинение «ностальгично обобщающим».

Не обошлось и без Баха: мотив свершения в кадансах звучал катарсически.

Шнитке времени Трио (уже в 1985 году) — глубоко верующий человек. В 1983 году он принял крещение. Неудивительно, что в музыкальную ткань вплетаются нити православных обиходных песнопений, фрагментов служб. Несколько раз их можно буквально пропеть про себя со словами: «Господи, помилуй!» — буквально произносит камерный ансамбль, и это изумляет. Шнитке даёт возможность побыть в состоянии переживания узнанного: музыка Трио медленно, она пребывает в самой себе.

Исполнил Трио ансамбль Trio-sonata: Элина Друх (скрипка), Татьяна Тутынина (виолончель) и Елизавета Украинская (фортепиано). Хорошо слышно, что это сложившееся содружество. Артистки не впервые играют вместе, они бессловесно ощущают друг друга, как эмоционально близкие люди. Каждая — солистка, но в ансамбле они — носители общей идеи. Инструменты их не спорят, не пытаются затмить друг друга в надменной самости. Когда нужно было высказаться отдельно, скрипка Элины надрывно плакала и вопрошала; виолончель Татьяны сумрачно задумывалась, фортепьяно под пальцами Елизаветы звучало абсолютно нездешне, неотмирно. Когда у фортепиано возникали моменты мажора, становилось легко и немного жутко: будто музыка Шнитке шептала откуда-то за рамками жизни.

Вторая фортепианная соната 1990 года, посвящённая Ирине Шнитке, стала сольным интермеццо концертной программы. Шнитке говорил, что фортепиано — не слишком близкий ему инструмент, но довольно много писал для него, сам своё высказывание опровергая.

Соната была сложна. Архисложна. Полифоничная, контрастная, мрачная и нервическая, она стала многотрудным испытанием для слушателя и вызовом для солистки. В интерпретации Галины Жуковой произошло парадоксальное: пианистка играла сонату свободно, будто импровизацию, с гибкой агогикой, но в то же время возникало впечатление, что она тяжело сражается с текстом, преодолевает не желающую подчиняться материю. Внутреннее напряжение сказывалось в плотности каждого звука, в невольном желании ускорить движение. Например, один из ключей к пониманию Сонаты — сарабанда второй части. Твёрдая, даже, пожалуй, жёсткая ритмическая формула траурного танца временами нарушалась, четверть с точкой на второй доле ощущалась недодержанной, торопливой (в сарабанде естественнее воспринималось бы передерживание, нежели недо-). Особенно это было слышно при проведении темы в финале. Впрочем, такая трактовка ещё более оголяла «сонатный нерв»: музыка это мятущаяся, по-листовски тёмная.

Стройные формы Шнитке в интерпретации Галины Жуковой стали скорее стихийным, порой необузданным процессом, попытки понять логику которого держали в неослабевающем напряжении от первых до последних тактов.
Исполнительская и слушательская борьба велась не на жизнь, а на смерть.

Взявшись за Вторую сонату, Галина Жукова пошла на несомненный риск: всё-таки это одно из самых энергозатратных сочинений Шнитке. Композитор, сочиняя Сонату, писал: «Риск необходим. Каждый день мы рискуем и поэтому начинаем что-то новое». Если столь непростое сочинение появилось в репертуаре пианистки, с повторением Сонаты в программах Жукова обязательно найдёт баланс свободы и пароксизмов напряжения.

Трёхчастная композиция концерта закрылась Фортепианным квинтетом, который Альфред Гарриевич долго и болезненно вынашивал, задумав сочинение в 1972 году, когда не стало его матери — Марии Иосифовны Фогель. Лишь в 1975 году произошёл резкий рывок вперёд, и музыка начала подвига́ться. Потрясение от смерти матери было велико, Шнитке многие годы не мог свыкнуться со страшной потерей. Даже метафора, к которой композитор прибегает, вспоминая о процессе работы над Квинтетом, будто отсылает к образу первых шагов ребёнка, но уже сироты: «Я как бы учился ходить от ноты к ноте. Мне приходилось идти почти на ощупь, вне зависимости от техники, полагаясь лишь на интонационное движение».

Музыку исполнил MT-квинтет: Алексей Крашенинников и Анна Сапожникова (скрипки), Ирина Иванова (альт), Фёдор Кириллов (виолончель), Карина Способина (фортепиано.

Квинтет — размышление о жизни и смерти, поиск ответа на вопрос: что будет после того, как земному пути придёт конец? Это музыка тишины в разных её проявлениях. Тишина может быть звенящей, как постоянно повторяемый звук соль-диез третьей октавы, от которого ничего не должно остаться, кроме вздоха нажатия клавиши, — это тишина натянутой клавикордной струны, её слабый, но величественный шёпот. Тишина бывает давящей, как полифония микротоновых сползаний струнных (микротоника на смычковых звучит органично, их мир не темперирован равномерно, и в сочетании с das Wohltemperierte Klavier микротоника свежа). «Лунносонатная тишина» фортепиано замедляет время, «жужжащая струнная возня» тревожит, как die Angst.

Материал струнных в Квинтете воспринимается как страдания живой души, а фортепиано открывает портал в потустороннее: манящий, заветный, обещающий важное. Четыре части Квинтета целенаправленно двигались к пятой — чистой тишине, божественной любви, невечернему свету. Ре-бемоль-мажорная тема финальной пассакальи летела через всё пространство фортепианной клавиатуры, и на фоне её идеальной красоты у(с)покоились все струнные страсти. Она сверкала где-то за пределами жизни.

Зал в ошеломлении долго молчал после заключительного каданса.

MT-квинтет подарил перерождающее, трансформирующее душу исполнение.

Альфред Шнитке говорил: «После смерти матери я почувствовал помощь оттуда». Это было время обдумывания Квинтета, время обретения веры.

Как хорошо было слушать Квинтет! И как больно, как страшно!.. Но как выразить невыразимое, прожитое в музыке на камерном концерте фестиваля «Эклектика Шнитке»? Что пережила душа самого́ Альфреда Гарриевича, потерявшего мать? Быть может, нечто подобное описанному в потрясших его стихах Пастернака из «Доктора Живаго»:

…Но пройдут такие трое суток

И столкнут в такую пустоту,

Что за этот страшный промежуток

Я до Воскресенья дорасту.

Елена НАЛИВАЕВА
Фотографии предоставлены
пресс-службой проекта
Фотограф Вера Безрукова