На фестивале «Петербургские дожди» представили масштабную панораму развития петербургского бельканто. Программа, созданная пианистом Алексеем Гориболем, провела сквозную линию от Даргомыжского до Десятникова, от Глинки до Петрова, от Чайковского до Дунаевского.

Охватить в одном концерте все вехи становления такого музыкального явления, как петербургский романс, – задача не просто сложная, но даже по-своему дерзкая. Более двух столетий прошло с тех пор, как романтические европейские веяния захлестнули петербургскую публику и вылились в первые опусы в жанре романса. За это время жанр претерпел множество превращений и прошёл путь от камерной интимности до сценической, подлинно концертной широты.

За такую масштабную идею взялся пианист Алексей Гориболь – музыкант исключительной эрудиции, чьё творчество соединяет верность традиции и пульс современной музыкальной жизни. Год назад в Доме творчества композиторов в Репино он встретился с художественным руководителем фестиваля «Петербургские дожди», композитором Антоном Таноновым. В результате их беседы родилась программа-панорама, в которой встретились знаковые сочинения вокальной музыки Петербурга. Представленная в Эрмитажном театре, программа стала живым воплощением эволюции вокального стиля авторов-петербуржцев: итальянская кантилена в сочинениях Глинки и Даргомыжского сменилась лирикой композиторов-романтиков и высокой простотой ленинградских романсов, а завершилась музыкой Десятникова, с его колким юмором и порой бескомпромиссной экспрессией.

Два с лишним часа вокальной музыки – десятки произведений – пронеслись на одном дыхании. Так бывает только тогда, когда на сцене встречаются по-настоящему увлечённые мастера своего дела. Алексей Гориболь – пример неиссякаемой профессиональной глубины и неутомимого исследователя. Его игра настолько легка и раскованна, что порой кажется, будто пианист импровизирует, при этом он словно вновь и вновь открывает для себя новые смыслы в знакомых произведениях, всякий раз искренне удивляясь им. Музыкант выступил и в качестве ведущего концерта – поделился с публикой интереснейшими рассказами о композиторах (со многими из которых был знаком лично) и об их музыке. К автору программы присоединились и первоклассные певцы: каждый из них «отвечал» за свою музыкальную эпоху и блестяще воплотил её характер.

Классический период русской музыки Алексей Гориболь поручил тенору Олегу Крикуну – незрячему певцу с лирическим голосом, который нередко сравнивают с тембром Сергея Лемешева. Тонкость и мягкость его звука, вкупе с чёткой и рельефной мелизматикой, отлично подошли для воплощения классического бельканто Глинки и Даргомыжского. Вокалист проявил себя как многогранный интерпретатор раннего русского романса. В хрестоматийном сочинении Глинки «Не искушай меня без нужды» певец наполнил тоскливую музыку внутренним светом, смягчив её драматичность. В его исполнении печаль звучала не столько безысходно, сколько умиротворённо: за тягучей скорбью проступила ощутимая надежда. Совсем иное прочтение получил романс Даргомыжского «Она придёт»: в нём голос Олега Крикуна зазвучал глубже и насыщеннее, с оттенком мужественного смирения. Это было сосредоточенное, слегка интровертное, почти исповедальное исполнение. Особое место в этой части программы занял романс того же композитора «Тучки небесные». Обращение к такому произведению – смелый вокальный эксперимент: традиционно этот романс входит в репертуар высоких женских голосов. Крикун решился перенести свою партию в теноровый регистр, но при этом удачно сохранил изящество и хрупкость музыки Даргомыжского. Филигранные украшения, плавные переходы между регистрами и аккуратный фальцет продемонстрировали исключительное владение вокалиста голосом. С плотностью и напором звучали лермонтовские восклицания в финальной быстрой части: «Нет вам изгнания!», – однако и здесь тембр не утратил прежней утончённости. Можно с уверенностью сказать, что певческий эксперимент вышел максимально удачным – не случайно зал отозвался на это исполнение бурными аплодисментами.

Музыка петербургских композиторов-романтиков прозвучала в исполнении баритона Ивана Сизова. Его густой тембр и экспрессия, с присущими исполнителю резкими выдохами и звуковыми обрывами на кульминационных точках оказались вполне в духе романтических произведений. Характерная манера окрасила в сосредоточенно-ностальгические тона романс «Ночь» Антона Рубинштейна, воплотила благородную печаль, широту горных просторов и монументальную неподвижность мира вокруг размышляющего героя в сочинении Римского-Корсакова «На холмах Грузии». Ту же сдержанную силу голос Сизова сохранил в сочинении Бородина «Для берегов отчизны дальней», в то время как фортепиано Гориболя зазвучало мягче и светлее – как память об ушедшем счастье. В последней строфе романса певец достиг подлинного трагического пафоса: манера исполнения обрела холодную бесцветную отрешённость, в которой слышалось последнее прощание. А в романсе Чайковского «Нам звёзды кроткие сияли» вокалист проявил тонкий исполнительский вкус, соблюдая баланс спокойной созерцательности и эмоциональных порывов. Лишь в середине романса томительное, нетерпеливое «Где ж эти ночи…» привнесло оттенок напряжения и трепета.

Сопрано Юлия Корпачёва взяла на себя исполнение практически всей части программы, посвящённой творчеству ленинградских композиторов. Именно эта подборка номеров стала ядром концерта: в ней сосредоточилось наибольшее количество прозвучавших произведений. Певица покорила публику не только вокальной техникой, но и удивительным артистизмом – некоторые сочинения в её интерпретации напоминали фрагменты монооперы: чего только стоит иронично-театральное исполнение «Недоразумения» Шостаковича, местами даже сближающие академический вокал с манерой пения в кабаре.

Интересную драматургическую находку в программе предложил Гориболь, объединив сочинения «Память о солнце» Прокофьева и «Рождественский романс» Тищенко, которые прозвучали друг за другом без остановки как единый номер – мини-цикл о погружении в сомнамбулическую тьму и блуждании в ней. В прокофьевском сочинении на стихи Ахматовой Юлия Корпачёва приумножила призрачность и зыбкость музыкального образа. При её исполнении в музыке проступили черты эстетики модерна: утончённая вычурность, психологическая напряжённость, эфемерная размытость очертаний. Сочинение Тищенко лишь приумножило этот колорит. Композитор написал романс на стихи своего друга, Иосифа Бродского, и передал в вокальной партии характерное распевное чтение поэта. Надо сказать, что речитация – ещё одна очевидно сильная черта вокала Корпачёвой. Речевые интонации певицы звучат максимально живо и естественно. Гипнотический текст, мелодические повторы, отрешённый голос сопрано уносили слушателей всё дальше и дальше в чертоги жуткой фантасмагории (любопытно, что «дворник круглолицый» из стихотворения Бродского создал невольную арку к хтоническому вокальному циклу Десятникова, который завершил программу).

Иная группа сочинений принадлежит композиторам, с которыми Гориболь был знаком лично – их многочисленные встречи происходили в Доме творчества в Репино (перед исполнением номеров пианист поделился с публикой воспоминаниями об этом творческом взаимодействии). В противовес эфемерности предыдущих сочинений, здесь царил более приземлённый, привычный слуху музыкальный лиризм. Простотой и элегантностью наполнен романс «Мой друг, мой нежный» Владислава Успенского, прозвучавший в характере сентиментального монолога. Светлая элегичность, пасторальные образы ожили в сочинении «На тихой дудочке любви» Сергея Баневича. Глинкинскакя интонация, открывающая концерт, вдруг напомнила о себе в романсе Станислава Важова «Вечерняя песенка»: трогательная музыкальная тема в начале куплетов почти полностью повторяет мотив звучавшего ранее романса «Не искушай меня без нужды». Только характер музыки здесь совершенно другой: вместо тоски и томления – домашний уют и тепло. Искренне-простой музыкальный материал в сочетании с мягким, «облегчённым» звучанием голоса создали особую атмосферу, в которой привычные бытовые события обретают подлинную психологическую глубину.

В сочинении же Валерия Гаврилина «Ни да, ни нет» из цикла «Вечерок» проглянула традиция Даргомыжского. Написанный на стихи композитора, романс тончайшим образом воплощает человеческую речь. Корпачёва развивает эту идею: сближает вокальную партию Гаврилина с манерой Sprechstimme, подчёркивает кокетливые разрывы слов и слегка смягчает интонационные контуры. Сквозь игривость и лёгкую насмешливость героини проглядывают искренние, тонкие переживания. Исполнение Корпачёвой не просто трогает – оно словно проникает внутрь сознания и остаётся в душе как тихий след, который ещё долго живёт и после концерта.

Ещё два важнейших романса о любви прозвучали в исполнении Юлии Корпачёвой – мечтательная советская лирика Исаака Дунаевского («Звать любовь не надо») и знаменитый «А напоследок я скажу» Андрея Петрова. Второй предстал в необычной версии – для академического голоса с фортепиано – и наглядно продемонстрировал, что эстрадное бельканто – особая музыкальная сфера (даже при самом блестящем исполнении в академической манере романс неизбежно теряет часть своей узнаваемой интонационной рельефности).

В создании портрета советской эпохи приняли участие и исполнители-мужчины, вновь не изменяя своим амплуа: идилличный романс Вениамина Баснера «Грозди акации» представил Олег Крикун, а Иван Сизов воплотил горькую думу в сочинении «Как над горячою золою» Исаака Шварца (именно в этом сочинении, на кульминации, голос баритона раскрылся наиболее мощно). Чрезвычайно впечатлил слушателей знакомый всем с детства романс «Соловьи» Василия Соловьёва-Седого в версии для тенора и баритона (Сергей Годин и Иван Сизов). В свежей интерпретации, с переплетением голосов дуэта, эта музыка звучит ещё более пронзительно и эмоционально.

Тенор Сергей Годин появился на сцене ещё один раз: певец исполнил кульминационное произведение программы, которое завершило концерт – легендарный вокальный цикл «Любовь и жизнь поэта» Леонида Десятникова, юбиляра этого года. Произведение на стихи поэтов-обэриутов занимает особое место и в творчестве Десятникова, и в исполнительской судьбе Гориболя – одного из самых близких интерпретаторов композитора. Именно он осуществил премьеру сочинения вместе с Владимиром Напариным в 1989 году и с тех пор играл его с разными певцами. Можно сказать, что именно трактовка Гориболя в этом цикле считается каноничной. О премьере он вспоминал, как о событии эпохального значения: зал Дома композиторов был переполнен, в первых рядах сидели Баневич, Петров, Успенский, Баснер, а по окончании исполнения в зале повисла тишина: публика ощутила, что присутствует при рождении нового художественного языка. Мы же, сегодняшние слушатели, счастливы потому, что можем вживую услышать носителя эталонного исполнения – того, кто держит в руках подлинный замысел автора.

И всё же Годин, блестящий вокалист с ярким сценическим темпераментом, сумел внести в эту традицию оттенки собственной трактовки. В третьей части («Муха»), например, ироничный и абсурдный текст Олейникова прозвучал как совершенно серьёзная история. Казалось, певец искренне сочувствует герою, полюбившему маленькое насекомое. Лишь в конце номера все элементы – и диссонантное созвучие рояля, и напряжённое настроение исполнителя – сошлись воедино, превратив гротескный сюжет в настоящую трагедию, ощутимую и в голосе, и в лице артиста. Зато где хватило места колкой иронии – так это в «Жуке»: язвительность и хулигански протянутые интонации, угловатые жесты – всё это словно издевательски высмеивало нелепого персонажа. Лирический, созерцательный тон Годин сохранил на протяжении всей части «Постоянство веселья и грязи» – вокалист не утратил его даже тогда, когда образ хармсовского дворника постепенно превратился в символ смерти, а у фортепиано зазвучали колкие экспрессионистские аккорды под жуткий, почти апокалиптичный текст. С особой мягкостью прозвучал финал «А я…», переплетая радость, тревогу, растерянность и ностальгию в одно сложное, многослойное чувство.

Кажется, в этом полёте в неизвестность спряталась и метафора развития романса: сложно сказать, как сложится судьба столь популярного жанра в дальнейшем, но его стремительное движение мы наглядно видим даже по масштабности и насыщенности концертной программы, отразившей то многообразие форм и настроений, через которые петербургский романс прошёл за века своего существования.

Диана АКСИНЕНКО
Фото Вера Безрукова
Фото предоставлены пресс-службой фестиваля