Дмитрий Бертман:

Я очень хочу, чтобы «Геликон» был открытым театром!

Обычно в газете размещают интервью, привязанные к каким-либо событиям. Но этот человек не нуждается в том, чтобы искать повод для встречи. С Дмитрием Бертманом тем, кто любит оперу и подлинное искусство, всегда есть о чем поговорить. 

Середина недели, только что прошла премьера «Соловья», будни как будни…Передо мной с Дмитрием Александровичем встречалась бригада телевизионщиков Т/К «МИР». Представляю, как они его выжали… Но Бертман сразу же после общения в эфире легко переключился на беседу со мной, одновременно решая вопрос с приказом о распределении на «Прекрасную Елену». Таким образом, начало разговора определилось само собой.  С «Прекрасной Елены» мы и начали. 

-Дмитрий Александрович, выбираете, кто главную роль будет петь?

-Приказ делаем на распределение. Самое ответственное - судьбы решаем. Как говорил Константин Сергеевич Станиславский, «распределение - это 90 % успеха», поэтому очень важно. Но главное, есть из кого выбирать. Это наше счастье.

-Тогда я сразу про «Прекрасную Елену» и спрошу. Значит, 2 октября состоится премьера «Прекрасной Еленой» Оффенбаха?

-Оперетты хочется. Хочется что-нибудь такое смешное, чтобы немножко народ стал веселее, чтобы была самоирония, хорошее настроение. Хочется чего-то развлекательно-не-концептуального…

- Эмоционального?

-Ну да, такого эмоционально-положительного. И, по-моему, «Прекрасная Елена» идеально для этого подходит, потому что у Оффенбаха – замечательная музыка, смешной сюжет. Для меня это ностальгическое название: когда-то шел знаменитый спектакль на сцене Музыкального театра им.Станиславского и Немировича-Данченко, при чем это была еще постановка самого Немировича-Данченко, с 1937 года. Я этот спектакль смотрел столько раз, он всегда шел на «ура», и так уж повелось, что, когда плохая погода, а в Стасике дают «Прекрасную Елену», надо идти. Это было здорово! Вот и сейчас хочется чего-то легкого, потому что столько проблем и негатива накопилось в обществе, надо что-то делать. Театр и должен этим заняться. 

-Театр Оперетты не обидится на «Геликон», что уводите его репертуар?

-Думаю, нет, потому что «Прекрасная Елена» – это не совсем оперетта. У Оффенбаха вообще все оперетты – в основном комические оперы.  Даже на клавире так написано, и он сам называл это «комической оперой». Сейчас вопрос - на каком языке играть? Наш театр был первым в России, кто стал играть на языке оригинала, и я всегда это проповедовал, а вот сейчас я думаю, что мы «Прекрасную Елену» сделаем на русском языке. Мне кажется, это правильно, на русском языке будет более интересно. Зритель в оперетте должен понимать текст, детали, и пусть это будет в ущерб стилю французского языка, но как-то мы решим этот вопрос. 

- А кто будет музыкальным руководителем постановки?

-Веселый и серьезный музыкант Владимир Понькин. 

-Артисты все – геликоновские?

-Да, все наши. У нас вообще сложно с приглашенными артистами. Бывали случаи, когда пели приглашенные звезды, но «Геликон-опера» – театр ансамблевый, у нас совершенно другая техника актерской работы, в нашем соусе надо «повариться», иначе приглашенный сразу будет отделяться. 

-Про «Елену» пока не будете секреты раскрывать?

-Нет, не буду, все рождается в процессе репетиций. 

- Ну, хоть про декорации скажете?

- Для художественного оформления пригласили австрийского художника  Хартмута Шоргхофера, он ставил у нас «Запрет на любовь». Это должен быть радостный и светлый спектакль. Могу сказать только, что будет «стилизация». 

-Вот  как раз «Вампука»  такая...Вспомнишь ее и смеешься, в любом месте. Пошла я как-то после «Вампуки» на «Тристана и Изольду»…

-И все, «Тристан» получился вампучный?

-Ну да, сидела и хохотала, как только Тристан с Изольдой дуэтом запели, сразу сцена из «Вампуки» встала перед глазами: - Это ты, Лодырэ?  -Это я, Лодырэ…

-Да-да, так и есть. «Вампука» - это опасное оружие...Это такая бомба. Там суфлерши не было?

-К сожалению, не было…Кстати, еще Ольга Ростропович как-то на пресс-конференции на вопрос, а не хочет ли Центр оперного пения Галины Вишневской возобновить «Вампуку», ответила, что «Вампуку» Бертман утащил». 

-Ну, так решила сама Галина Павловна – передать этот спектакль нам. Она очень любила «Вампуку», на всех репетициях сидела, хохотала. Приходила первая, сидела в зале, ждала, когда начнется… А потом надо было новый состав вводить – закончили многие, кто пели в Центре, у нее не было времени, и спектакль там не шел где-то полтора года. Как-то Галина Павловна была в «Геликоне», а Инна Звеняцкая стала солисткой нашего театра, вот Галина Павловна и предложила – «Надо бы сделать, давайте у вас сыграем». Вот так «Вампука» перешла к нам. Кстати, в этой «Вампуке» работают двое, кто пел премьеру – это Леша Тихомиров и Инна Звеняцкая. Так что пара осталась. Вы с Инной смотрели?

-Да, она великолепна!

-А еще Марина Карпеченко очень смешная, и Дима Пономарев-Лодырэ…Я сам люблю этот спектакль. Правдивый очень, после него действительно тяжело смотреть многое.

-У вас в репертуаре сейчас около 50 спектаклей. Когда вернетесь в свое здание, все спектакли оставите или будете что-то снимать?

-Естественно, будем что-то убирать, потому что в театре некоторые спектакли уже ушли из репертуара. Это такой процесс – ребенок, который хорошо выкормлен, будет жить. И, если спектакль уходит, значит, он плохо выкормлен, что-то не сложилось, и он должен уйти. Я думаю, те спектакли, которые имеют успех у публики, которые не устарели, конечно, останутся. Какие-то, которые давно не шли, возобновятся. Вот «Мазепа», я считаю, хороший спектакль. Он просто долго не шел. Мы его поставили здесь на Новом Арбате, и в следующем сезоне будем показывать. 

-Кстати, а помните, вы обещали победителю – обладателю Гран-при конкурса молодых оперных режиссеров «Нано-опера» Дмитрию Белянушкину поставить оперу на родной сцене «Геликона»?

-Да, конечно, талантливый Дмитрий Белянушкин будет ставить у нас «Богему». Мы про него не забыли. Будет делать. 

-Вообще, лауреаты конкурса «Нано-оперы» как-то поддерживаются вами, вы их отслеживаете, что с ними дальше?

-Да, смотрим, как и что у них происходит, кого-то приглашаем к себе. Многие ставят в других театрах. Мы с ними со всеми поддерживаем отношения. 

-Как думаете, каково будущее нашей оперной режиссуры?

-Думаю, что все нормально. Это же такое дело – с опытом связанное. Мне кажется, у тех ребят, которые этому посвящают жизнь, и которые любят свою профессию, все будет хорошо. Все зависит от мотивации, ради чего заниматься. У режиссера есть такой вредный тест: многие считают, что в этой профессии радость в том, что сидишь за режиссерским столиком, диктуешь громко в микрофон, и можешь проявлять свою власть. И, если человек получает от этого удовольствие, мне кажется, ничего не выйдет. А потом, надо еще соответствовать. В оперной режиссуре есть такие примеры, как Борис Александрович Покровский… Конечно, тяжело быть на их уровне, но надо стараться. Столько всего сделано, такие книги написаны. Человек, который входит в режиссуру, должен все-таки стоять на ногах на заложенном фундаменте, потому что глупо изобретать велосипед, когда уже все на мерседесе катаются, и говорить при этом, что «у меня новая модель самоката». 

-С другой стороны, нынешние молодые режиссеры избегают традиционных постановок как огня, уходят в то, что называется «режопера»…И ведь это почему-то востребовано!

-Я не думаю, что это востребовано. Это, наверно, востребовано критикой, но не зрителем. Опять же, все зависит от уровня таланта человека, который это делает. Мне кажется, если человек идет и сразу же заведомо придумывает, как ему выглядеть, и эта задача для него главная, то спектакль все равно будет мертворожденный. Вообще, чтобы узнать качество спектакля, лучше поговорить с его участниками.  И, если артист сам не рад играть, если он критикует постановку, или театр, значит, не в порядке в театре. Это как краска у художника, если она не станет ложиться на холст, будет сопротивляться, закатываться в пузырьки, разве можно тогда говорить о картине? Краска должна любить холст. Мне всегда больно становится, когда хочешь пойти на какой-то спектакль, и спрашиваешь артиста, который участвует в нем, или говоришь, «а я к вам приду на следующей неделе на спектакль». И этот артист отвечает: «Ой, это такая гадость, лучше не ходи. Это скучно, и певица поет отвратительно». Это – все! Показатель и этого артиста, но, самое главное –даже не об этике идет речь, хотя этика, понятно, ужасная – того, что человек не увлечен, не любит свое дело. Вот где проблема. 

-Но у вас в театре этого нет, у вас наоборот – одни фанаты. Можно сказать, клуб фанатов «Геликона», а не труппа….

-Да, у нас атмосфера – уникальная. И я это очень ценю, потому что даже на Фейсбуке, когда заканчивается спектакль, вываливаются поздравления одних наших артистов другим, при том, что те, кто поют эти же роли, поздравляют своих конкурентов. Удивительно! И я считаю, что самое главное завоевание – наша атмосфера. Вообще, зритель ходит в театр на атмосферу, а не только на спектакль. Но для того, чтобы воспринимать, нужно дышать хорошим кислородом, а не углекислым газом, поэтому такой кислород надо ценить и оберегать. Это – самое ценное.

Я все проверяю по себе – по системе Станиславского. Вот я смотрю спектакль, даже тот, который сам ставил, а это тяжело, но я стараюсь абстрагироваться, представляя, что я – зритель, который пришел, и смотрю глазами обычного человека: сегодня глазами случайно попавшего на спектакль, завтра – глазами наказанного оперой ребенка, которого привели образовываться, потом глазами своего коллеги, а в первый же день я буду смотреть глазами Бориса Александровича Покровского, который приходил на все спектакли, и я уверен, и сейчас приходит. И я должен в это верить, что он приходит, потому что тогда сохраняется моя творческая совесть. Если я знаю, что он в зале, то я контролирую себя профессионально, а это очень важно. 

Вчера у нас в театре было прослушивание, российский отбор на Бельведер, я этот конкурс хорошо знаю, много лет в жюри. Я посмотрел на российских певцов-участников, и ушел с грустным настроением. Есть талантливые ребята, думаю, что они пройдут, и будут иметь успех, но вот такая общая тенденция. Они молоды, живут в наше время, пользуются интернетом, летают на самолетах, с удовольствием ходят в ночные клубы и дискотеки. Что с ними происходит, когда они выходят петь оперу?! Молодые ребята превращаются в 75-летних героинь и героев «Вампуки»: начинают имитировать какую-то оперу, не понимая смысла того, о чем поют. Они иллюстрируют текст – а это в опере самое страшное. И вот ко мне подходит педагог и говорит, какие вокруг плохие режиссеры – они просят певцов «не двигаться в музыку».  Но ведь это правильно, иначе  музыка превращается в попсу. Они даже не понимают, что эта музыка становится фоном.  А музыкальная драматургия – это же отдельный язык, ради которого зритель и должен ходить в театр. В общем, непонимание. И это непонимание при том, что люди растут в то время, когда на сцену выходят Анна Нетребко или Чечилия Бартоли, и можно видеть, на каком уровне сегодня находятся требования к оперному артисту.

Вот приходит девочка, поет «Царицу ночи». У нее есть «фа», но кроме этого «фа» – ничего. И чему тут радоваться? Если она поет «Царицу ночи», у нее должно быть «фа». Как можно хвалить человека за то, что у него есть рука? Она должна быть у него. И нога должна быть. Хвалить-то надо уже дальше, за то, что человек делает этой рукой. А дальше уже идет прикрытие «внутренним миром», «проработкой образа». Смотришь спектакль – полная статика: люди стоят и поют на авансцене. И тут читаешь рецензию, и оказывается, что это «сильнейшая проработка внутреннего образа». Ну, и где же этот образ проработан-то? Это трагедия. Человек, когда поет, должен понимать точно, что он делает, каждую секунду, и почему эта музыкальная фраза развивается композитором так. Нотная строчка – как электрокардиограмма, результат эмоций. Но к этому результату надо прийти! Если будет одна кардиограмма, это не значит, что сердце что-то чувствует. И для того, чтобы прийти к этой кардиограмме, нужно сделать огромную работу, или должно быть хотя бы понимание, что к этому надо прийти. Я знаю, есть артисты, которые даже без анализа будут интересно исполнять, потому что у них это уже в крови. У нас в театре таких артистов много. Вот Наталья Загоринская – у нее любая нота будет спета, как будто до нее никто этого не исполнял, как будто сейчас создается музыка, вот в эту секунду. Это самое ценное. По-другому не может быть.  Иначе «Вампука» начинается… Сразу. И голос прекращает иметь окрас. То есть он имеет тембр – «Ямахи», который не меняется, и ничего не происходит эмоционально. Одна краска на всю арию. А ведь хочется певучего  «Стейнвея»...

-Мне кажется, чтобы голос так звучал, внутри должно быть что-то…душа? Эмоции?

-Мотивация должна быть, то, ради чего артист поет. Это как способ жизни, как воздух. Как пить воду – естественно. Когда не можешь не петь, не сочинять, на таком уровне. И тогда произведение искусства начинает быть искусством. Но это – тяжело. Происходит огромная селекция, из огромного количества людей. Этот комплекс – чувственный комплекс – не означает, что все голоса в опере должны быть красивыми. Но момент эротики восприятия музыки должен быть. Потому что это – стон. Чтобы стонать, надо быть на определенном эмоциональном уровне. Температура другая. 

-Теперь понятно, почему после ваших спектаклей зрители выходят в эйфории. Конечно, с таким подходом так и будет.

-Да? Спасибо! Это все артисты…. Коллекция артистов у нас такая классная. Театр вообще должны оценивать современники, не историки, потому что это – сейчас. Но, думаю, кто-нибудь когда-нибудь поймет, какая уникальная компания у нас здесь собралась, потому что ребята исключительные. И даже те молодые, которые пришли в последние годы, наша новая генерация – они очень талантливы.

-Ну, Вы же сами выбираете себе состав. Это ваша заслуга.

-Да, и учеников моих много, которые у меня учились пять лет. Саша Миминошвили, Лида Светозарова, Майя Барковская, Вадик Летунов  – это все мои выпускники. Вот сейчас в «Мнимой садовнице» Моцарта пела студентка, которая в следующем году заканчивает ГИТИС,  Юля Горностаева, тоже очень талантливая девочка. Вообще, когда молодые на сцене в опере – это здорово. Особенно когда они не просто телом молодые, а когда мозги у них работают по-другому. Это интересно.

-Они своей энергетикой заряжают других.

-Конечно. Потом, это уже новая генерация, у них рабства меньше, они более свободны по своей сути. И эта свобода дает такой результат. Это – большая вера. 

-Это, кстати, тоже, наверно, одна из моралей «Соловья»… Соловей не мог петь в клетке.  Для творчества нужна свобода. 

-Ну, да. И должна быть еще востребованность. А он же не был востребован, ему пришлось улететь. 

-Но когда Смерть пришла, стал ой как востребован…

-Да, и таких соловьев много было в истории России. Ростропович, та же самая история. Да, история грустная с Соловьем.

-Другие наши «соловьи», звезды, живущие за границей, востребованы на нашей сцене? Будете их приглашать, когда вернетесь в свое здание? 

-Да, очень хочу, и у меня с ними есть договоренность, и с Димой Хворостовским, и с Аней Нетребко, и с Олей Бородиной, и я надеюсь, что и с Марией Гулегиной, с которой мы работали, тоже что-то сделаем, и я очень хочу, чтобы театр «Геликон» был открытым театром! Я готов делать работы на них, не просто, чтобы они выступили, а чтобы чувствовали, что они здесь нужны. Я с ними со всеми общаюсь. Это все блеф, что они заняты, что они выдвигают какие-то требования. Они уже все заработали. Им хочется внимания. Им хочется этого! Вот недавно с Димой Хворостовским общались, просто такие творческие разговоры у нас были, ему хочется сделать большую серьезную работу в России. И я надеюсь, что мы это сделаем. 

Беседовала Ирина ШЫМЧАК

Фото Дмитрия Бертмана - Ирина ВОИТЕЛЕВА