Еще не так давно Нижегородский театр оперы и балета им. А. С. Пушкина слыл оплотом консерватизма: оперные постановки в основном были традиционными, а редкие иностранные названия шли исключительно на русском языке. Перед самой пандемией автору этих строк довелось, например, слушать там «Аиду» по-русски: исключительно редкий пример дожившей до наших дней прежней эстетики. Хотя далеко не все спектакли в Нижнем были традиционными (например, «Онегин» 2016 года в постановке Дмитрия Суханова, хотя и был наряжен в привычные исторические костюмы, по сути, был спектаклем радикально режиссерским), а также имели место эксперименты с современной оперой (в годы, предшествующие смене руководства, были поставлены, например, «Казаки» Ширвани Чалаева и диптих Леонида Клиничева «Анна» – «Страсти по Марине»), тем не менее, реноме у театра было определенно старомодным.

Нынешний день Нижегородской Оперы, напротив, полон новаций и громкого пиара – за постпандемийные не полных пять лет театр выпустил значительное число премьер, которые имели всероссийский информационный резонанс. Некоторые оперные продукции даже доезжали до Москвы, но, к сожалению, в основном пока только в концертной версии. Новых  спектаклей набралось уже с дюжину: театр вполне может устраивать из них полноценные парадные гастроли в столицах, чтобы ознакомить не только нижегородскую общественность со своими достижениями.

Одно из таковых — постановка относительно редкой для России оперы «Похищение из сераля», случившаяся в Театре имени Пушкина год назад. Моцарт здесь шел еще при старой дирекции — «Так поступают все» игрались естественно по-русски. Теперь эта опера вернулась в репертуар на языке оригинала, а незадолго до этого также по-итальянски была поставлена «Свадьба Фигаро». Но итальянский Моцарт привычен в России, а вот его немецкие зингшпили, пожалуй, за исключением сверхпопулярной «Волшебной флейты», встречаются на наших сценах нечасто. В Нижнем решились на постановку этого относительного раритета, отведя для него не основную сцену театра на улице Белинского, а концертный зал «Пакгауз» на стрелке Волги и Оки.

Новомодное культурное пространство, переделанное в таковое из весьма утилитарного строения, выглядит по-модернистски привлекательно, однако не слишком подходит для театра: все-таки это концертный зал, не имеющий полноценных кулис и колосников, многое из театральных эффектов сделать здесь просто невозможно. Кроме того и акустические условия — концертные: зал относительно небольшой, со звонко-гулкой реверберацией, оркестр сидит не в яме, а на части партера у сцены, освобожденной от зрительских кресел, поэтому его звук всегда яркий, несмотря даже на то, что в данном спектакле аккомпанемент солистам обеспечивает аутентичный  оркестр «Ла воче струментале», играющий на жильных струнах. То есть по определению звук должен быть более матовый, тускловатый, словно подернутый патиной — ан нет: в «Пакгаузе» все звенит чуть ли не также, как в случае с традиционным классическим коллективом.

Тем не менее, постановщики постарались преодолеть все неудобства новой сцены и напротив извлечь максимум выгоды из избранной локации. Новый зал словно всем своим видом изначально настраивает на то, что спектакль здесь может быть решен только в современной эстетике: действительно, иное здесь бы смотрелось искусственно. Но новация новации рознь — при всех новых идеях, что обильно поселились в нижегородском «Серале», спектакль режиссера Екатерины Одеговой и драматурга Михаила Мугинштейна воспринимается как классический, поскольку в нем есть две определяющие вещи: визуальная красота и насыщенность метафорами, подлинной театральной условностью. А разве именно этого симбиоза мы и не ждем всегда от настоящей оперы?

На сцене, представляющей собой небольшое замкнутое пространство, эдакую коробочку, раскинулся настоящий райский сад: огромные соцветия не то сирени, не то гортензий нависают над местом действия, относительно небольшие цветы — лилии-кувшинки или лотосы — расположились внизу, у причудливо изогнутой живописной древесной коряги. Герои оперы словно диковинные бабочки или еще какие-то насекомые существуют в этих кущах, вьются вокруг цветов этого райского острова-сада. У райского сада есть визуализированный хозяин — Дух, похожий на юркую ящерку. Но есть и хозяин более высокого порядка, которого публика никогда не видит — слышит лишь его голос из динамиков: словно некое божество указует откуда-то сверху героям те или иные предписания паша Селим. Постановщики сознательно оставляют его за кадром, не выводят на сцену персонажа, лишенного Моцартом пения, уподобляя его демиургу всей ситуации, да и реальности вообще, своего рода deus ex machina. Этот замечательный ход снимает некоторые нелепости сюжета и одновременно облегчает течение действия, не дает пьесе быть перегруженной, возвращая зингшпиль в лоно оперы. Этому также способствует и то, что в целом пению отдан однозначный приоритет, поскольку все разговорные сцены заметно купированы, что пошло на пользу динамике спектакля, сделало формат действа более компактным и удобным для восприятия современной публикой.

Всю историю Одегова переосмысливает: «Сераль» подан не как цивилизационное противостояние Востока и Запада, а как практически библейская ветхозаветная ситуация. Квартет героев оказывается в Эдеме, Осмин — его садовник, а невидимый Селим — верховный хозяин-божество: в этом случае его просвещенческое благородство в финале воспринимается менее назидательно и искусственно, чем это бывает в более традиционных постановках этой шутливой оперы с налетом ориентализма. Ориентальные музыкальные идеи в этом случае оказываются также переосмысленными, переакцентированными: мелизмы и неевропейские гармонические решения теперь повествуют о неге и красоте неземного, а знаменитая янычарская тема, возвращающаяся в партитуру не раз, напоминает о божественной воле, фатуме, предопределенности. Безусловно, режиссерское вторжение в опус весьма радикально, история приобретает совсем иные смыслы, чем изначально закладывались в нее ее создателями (композитором прежде всего), однако эти новации не уродуют произведение, а дают ему необычный взгляд-ракурс. Во многом примиряет с таким волюнтаризмом, гармонизирует новую реальность и исходный текст (как музыкальный, так и вербальный) красивое оформление сцены, изящная и с выдумкой декорация Этели Иошпы и загадочный свет Стаса Свистуновича. Хороши и костюмы, сочетающие барочную приторность париков и кринолинов с нарочитой простотой в стиле прерафаэлитов, когда босоногие девушки в венках воспринимаются самыми естественными обитательницами Эдема.

Юмор, буффонада, иногда проскальзывающая грубость в текстах, равно как и утрированное морализаторство в этих условиях отступают на второй план, если не исчезают вовсе. Спектакль сосредотачивает внимание зрителей-слушателей на лирической линии опуса и утверждает примат внешней красоты, а также ставит вопрос о соотнесении красоты внутренней и внешней, которая в итоге спасает если не мир как таковой, то героев зингшпиля определенно. Или изгоняет из эдемского сада за непослушание? Финал остается несколько открытым, допускающим разные трактовки. В любом случае в сочетании с музыкальными красотами нижегородский «Сераль» оставляет исключительно приятное послевкусие: несмотря на все новации, которые на самом деле не отталкивают, он воспринимается как настоящий гимн оперному театру.

Немало этому, помимо постановщиков, поспособствовали и музыканты. Дмитрий Синьковский ведет коллектив уверенно и динамично, акцентируя характерное и высвечивая лирическое: последнее — очень созвучно стилю постановки. Форма инструментального коллектива близка к идеальной, поэтому все моцартовские тонкости и изящества публика может прочувствовать сполна. В постановке полностью купированы хоровые сцены по причине условий прокатной площадки — хор попросту тут негде разместить — и оттого история становится более камерной и сфокуссированной на солистах. В целом они не подвели,  хотя вокальный состав, сочетающий местных солистов и приглашенных звезд, все же идеальным не назовешь.

Международная дива Надежда Павлова хороша вокально, ее красивый голос и отточенный моцартовский стиль сообщают нижегородскому «Сералю» черты аутентичности, но визуально для юной Констанцы в исподнем певица уже слишком зрела: когда она затягивает себя в корсет, надевает платье с кринолином по моде 18 века и высокий пудренный парик с вмонтированной в него каравеллой, все встает на свои места и выглядит куда более эстетично. Мариинец Борис Степанов молод, как и положено Бельмонту, и его тенор приятен своим тембром, однако колоратурное пение — явно не его конек, над пассажами еще стоит поработать. Как ни странно в отличие от приглашенных звезд местная «лирическая пара» более гармонична: Галина Круч (Блонда) и Владимир Куклев (Педрильо) не обладают премьерско-примадонским посылом, но в своих во много комических ролях они очень естественны и уместны, а их певческое мастерство — вполне на уровне и они по праву исполняют сложнейший опус зальцбургского гения. Александр Воронов в партии и роли Осмина блещет яркой буффонностью, постоянно контрастируя (и весьма уместно) лирическому «нытью» квартета воздыхателей. Кроме того, именно его голосом говорит из динамиков и Селим-демиург: превосходный немецкий работавшего в Германии солиста добавляет всей истории непередаваемый шарм венского рококо.

Александр МАТУСЕВИЧ
Фото (с) Нижегородский государственный академический театр
оперы и балета имени А.С. Пушкина